Тепло отгоревших костров. - [13]

От такой наглости у меня перехватило голос.

— Эй! Погоди,— крикнул Димка шагнувшему за палатку сторожу.— Я передумал!

Тот вышел обратно. Моргунов взял из его рук ведро, и здесь я совершенно отчетливо увидел на лице замызганного человечка какое-то удовлетворенное, торжествующее и снисходительное выражение.

— Так будет совсем справедливо,—сказал Димка и выплеснул суп в воду.— Держи, богодул,— ткнул он ведро в руку оторопевшего сторожа,— пока я тебе на голову его не надел,

— Ну вот и лады,— совсем уж некстати промолвил он.—Лады... Ла-а-ды!—услышали мы за палаткой его прозвучавший по-новому голос.

— Вот ведь шаромыжник!—мотнул головой Димка.— И знаете, откуда такие взялись? Из городских забегаловок. Там размножились, а когда забегаловки прихлопнули—расползлись по всему свету.

— Да нет,—сказал Брагин,—такие обормоты были всегда.

Что правда, то правда. Встречал я в охотничьих местах людей, подобных нашему ночному гостю. Утром они незаметны, их время — вечер. Протиснувшись к охотничьему застолью и выпив стопку-другую, они становятся фигурами. Из этих «фигур» так и прет хвастовством, нахальством и жадностью, но все сходит им с рук, потому что, обуреваемые желаниями, городские охотники верят им и в обмен на охотничью удачу готовы отдать не только водку, но и многое другое из своих рюкзаков. А неожиданный «друг» старается: напуская тумана, он доверительно шепчет на ухо о сказочных местах, известных ему, где зверь и птица ходят несметными табунами. Ну, как тут не налить такому Парфенычу лишний стаканчик, не ссудить будущего напарника полсотней патронов! А Парфенычу того и надо. Наутро он и вправду начинает служить: расстарается лодкой, пойдет проводником. Но прежде попросит опохмелиться. Случается так, что на самом заурядном месте (потому что других Парфеныч не знает, да и знать не может) охотнику повезет, и тогда он готов запродать душу за продолжение дружбы с приятелем. Но чаще бывает так, что возвращается он с пустыми руками, но даже и тогда человек не посмеет упрекнуть Парфеныча, потому что знает; охота есть охота—дичь не привязана. Так и живет Парфеныч — сытый и чванливый от сознания того, что кто-то, хоть самую малость, да зависит от него. И скоро становится он редкостным нахалом, упрятавшим свое нахальство за пустые глаза. Иногда его одергивают, но с него—все как с гуся вода, потому что совесть свою он давно растерял.

Такой человек и испортил нам настроение в ту сентябрьскую ночь. Его болтовню о лодке никто не принял всерьез, и, как оказалось, напрасно. Не прошло и четверти часа, как за палаткой послышался топот и приглушенный говор. Что-то сразу же насторожило нас в этих звуках, и мы отодвинулись от костра. Теперь их было трое — вся виденная нами компания. Впереди выступал инспектор, за его спиной стояли сторож и третий.

— Сбежали, деше-е-вки,—прохрипел запыхавшийся от ходьбы сторож. Ослепленный костром, он не заметил нас в темноте.

— Ага, попрятались и дрожим,—раздался насмешливый голос Моргунова.

— А вот мы сейчас поглядим, какие вы храбрые,— проговорил инспектор, и по его голосу я сразу же Понял, что он пьян, как и сторож. В свете костра лицо его было багровым.

— Вы кто такие? Кто вас сюда звал? Порядки здесь вздумали устанавливать... -- цедил он сквозь зубы.

— Я тут хозяин...

Не понимая происходящего, мы молчали, и это молчание подстегнуло инспектора.

— Я по закону имею право любую лодку конфисковать на служебную надобность...

— Что, что?— произнес Моргунов.

Откровенно говоря, я боялся, что в следующую минуту инспектор получит такого тычка, после которого не скоро придет в себя. Димка был скор на расправу, и, помня, как он в свое время оглушил кулаком трехлетнего тигра, я всерьез опасался за голову пьяного стража водоемов. Но Моргунов поступил иначе.

— А-а,— спокойно протянул он.— Ну, если тренировался...

— Чего?— уставился на него инспектор.

— В зубах ее подносить. А ведь я только так обратно лодку приму: сам на четвереньках, а шлюпка в зубах...

— Ах ты козел!— взвизгнул сторож, высовываясь из-за спины своего предводителя, но тут же юркнул обратно, увидев, как поднимается с земли Брагин.

Инспектор стоял набычившись, и рука его начала медленно расстегивать куртку. Трудно сказать, что скрывалось за этим движением, но пьяный мог выкинуть любой фортель.

— Я вот сейчас погляжу, кто из нас поползет на карачках...—бормотал инспектор.

— Тыщук!— крикнул Брагин, выступая вперед. Огромный и тяжелый, как глыба, он навис над инспектором и взял его за пуговицу.— Пойдем на минутку...

И удивительное дело, тот даже не попытался освободиться: он как-то растерянно глянул на Брагина и послушно пошел за ним. Следом двинулись и его напарники, и все четверо скрылись в темноте. Через минуту Брагин вернулся один.

— А шпана куда делась?— спросил его Димка.

— Побегла,— ответил он, присаживаясь у огня.

— Чего это вдруг?

Брагин пошевелил в огне палкой, подождал, пока она загорится, прикурил сигарету, выдохнул дым и произнес:

— А я сказал им, что ты краевой прокурор.

— Ну да?! И они?..

— Спросили только, кто нам сигналы подает.

— Какие сигналы?

— А вон.

Мы оглянулись. В тридцати метрах за нашей спиной мигал красный огонек -рыболовного маяка.