Теплица - [56]

Они пришли, строгая Герда с гитарой и Лена, будущий механик, с газетой «Боевой клич»; Лена не скрывала своего желания подойти к Кетенхейве, а Герда стояла бледная, гневно сжав рот. Девушки явно поссорились. Это было видно. Тебя обкрадут, подумал Кетенхейве о Герде, и сам испугался того, как он жесток, он заметил, что ему доставляет удовольствие мучить маленькую лесбиянку, он поступал не по-рыцарски (хоть и был тронут ее муками). Он охотно предложил бы ей взять гитару и спеть песню о небесном женихе. Он подумал, что было бы хорошо обнять Лену, будущего механика, за талию, а Герду заставить петь при этом песню о небесном женихе. Он смотрел на бледное лицо Горды, он видел ярость на ее лице, видел стиснутый рот, видел, как дрожали ее тонкие губы, как нервно и мучительно дергались веки, и думал: «Ты моя сестра, мы оба из одной и той же своры бездомных псов». Но он ненавидел в ней свое отражение, нелепое отражение своего одиночества. Пьяница разбивает зеркало; вместе со стеклом он разбивает на тысячи кусков ненавистного рыцаря спотыкающегося образа, свое подобие, готовое свалиться в сточную канаву. Лена в ответ на приглашение Кетенхейве села за его столик, а Горда в ответ на такое же приглашение нехотя примостилась с краю, она не хотела покидать поле боя. Завсегдатаи вытаращили глава. Они сидели в своей укромной ложе, наблюдая за беспощадной жизненной схваткой. Кетенхейве взял кружку для сбора пожертвований, поднялся со стула, звякнул монетами. Кетенхейве — запоздалый сборщик от «Зимней помощи», протянул кружку дельцам. Они поморщились. Забыли уже, как выглядит эта кружечка, никаких пожертвований фюреру и его вермахту. Они отвернулись, недовольные тем, что потревожили их детские сны. А Кетенхейве видел в эту минуту куда более заманчивые сны. Он на минуту тоже впал в детство, как и они. Кетенхейве — дитя, педагог и друг детей. Человек с педагогическим призванием посвятил себя молодежи. Репродуктор над столиком завсегдатаев ныл: «Уложи мои купальные трусики!» Это пел ребенок, он пищал над лесами и полями, над горами и долинами, тихо гудела магнитофонная лента. Собака пролаяла. Где? В Инстербурге. Еврейский анекдот. Анекдот Мергентхейма. Старый анекдот из «Народной газеты». Кто жив? Кто умер? Мы еще живы. Мергентхейм и Кетенхейве, рука об руку, как памятник старой «Народной газеты». ОХРАНЯЕТСЯ ГОСУДАРСТВОМ! Лена, приспосабливаясь к обстоятельствам, пожелала кока-колу с коньяком. Горда из-за своих сапфических принципов ничего не хотела.

— Рюмка коньяку вам бы не повредила, — сказал Кетенхейве.

Герда заказала кофе; она заказала кофе, чтобы в любом случае обеспечить за собой право оставаться в ресторанчике. Кетенхейве еще ничего не сделал для Лены, будущего механика. Он искренне сожалел об этом. Зря пропал день. Официантка принесла ему бумагу для писем. Фирменную бумагу винного погребка с отпечатанным вверху листа стишком: ЧТО ТАКОЕ ВИНО? ПОЙМАННЫЙ СОЛНЕЧНЫЙ ЛУЧ ОНО. Эта бумага произведет на уважаемых адресатов неважное впечатление. Кетенхейве — человек, лишенный чувства приличия. Он написал записку Кнурревану и записку Кородину. Он просил Кнурревана и Кородина устроить Лену, будущего механика, на завод. Оба письма он отдал Лене.

Кородин не знает, верит ли он в бога, а Кнурреван не знает, не верит ли он в бога. Лучше всего пойди к тому и другому. Кто-нибудь да поможет, сказал он ей и подумал: «Ты не дашь себя выпроводить вон, моя маленькая ударница». Кетенхейве хотел ей помочь. Но в то же время сознавал, что не хочет ей помочь, что охотно уцепился бы за нее; он охотно взял бы ее к себе, чтобы она жила у него, ела и пила вместе с ним, спала бы с ним, у него вновь проснулся аппетит к человеческой плоти, Кетенхейве — старый людоед. Может быть, ему удастся послать Лену в Высшее техническое училище и она сдаст экзамены, Лена — дипломированный инженер. А что потом? Решиться ли ему на это? Решиться ли на связь? Что делать с университетски образованной строительницей мостов? Можно ли с ней спать? И что испытываешь, обнимая ее? Любовь — это формула …

Он взял Лену за руку и повел ее в развалины. Герда шла следом за ними. С каждым шагом гитара билась о ее мужененавидящее тело и стонала в монотонном ритме. В такте негритянского тамтама. В нем слышался плач потерпевших поражение, чувство одиночества и тоска по дремучему лесу. Черный автомобиль все еще чего-то ждал среди разрушенных стен. Иностранный автомобиль тоже все еще стоял на разбитой, заваленной щебнем дороге. Луна прорвалась сквозь тучи. На потрескавшихся камнях сидел Фрост-Форестье. Перед ним в смелой и непринужденной позе, озаренный светом луны, расстегнув до пояса рубашку, в своих узких коротких штанах, с запорошенными мукой голыми икрами и ляжками стоял смазливый подручный булочника, который хотел ограбить кассиршу кинотеатра. Кетенхейве помахал рукой Фросту-Форестье, но призрачные фигуры сидящего среди развалин мужчины и гордо выпрямившегося перед ним эфеба не шелохнулись. Они казались окаменевшими видениями, и все вокруг было нереальным и в то же время до жути реальным. Из стоявшего на разбитой дороге иностранного автомобиля донесся стон, и Кетенхейве показалось, что снизу, из-под закрытой дверцы машины капает кровь и просачивается в щели между развалинами. Кетенхейве повел Лену в укрытие среди полуразрушенных стен, которое было когда-то комнатой, на стенах еще виднелись обрывки обоев. Возможно, здесь был кабинет какого-нибудь боннского ученого, потому что Кетенхейве различил помпейский узор и выцветшую сладострастную фигуру женоподобного Эрота с надорванным фаллусом, похожим на перезрелый плод. Горда последовала за Леной и Кетенхейве в это укрытие, залитое светом, а вокруг из катакомб, из засыпанных подвалов, из убежищ нужды и запустения слышался шепот, кто-то выползал, ковылял на четвереньках, словно в ожидании спектакля. Герда опустила гитару на камень, и инструмент отозвался звучным аккордом.