Теплица - [40]
Улицы квартала опустели. Бесцельно горели лампы в витринах магазинов готового платья. Кетенхейве наблюдал жизнь витринных семей. Недавно какая-то радиостанция искала идеальную семью. Вот она, в этой витрине. Владелец магазина готового платья давно ее нашел. Осклабившийся отец, осклабившаяся мать, осклабившийся ребенок восторженно таращились на свои таблички с указанием цен. Они радовались тому, что так дешево одеты. Кетенхейве подумал: «Если декоратору придет фантазия нарядить мужчину в военную форму, как он тогда осклабится, с каким восхищением, осклабив рты, они все будут смотреть на него; они будут любоваться им, пока взрывной волной не высадит стекла в витрине, пока воск не расплавится в огненной буре». Сидящая в соседней витрине дама с великосветской прической, чувственным ртом и симпатичным, вызывающе выпяченным животиком тоже радовалась своим недорогим одеяниям. В витринах жил идеальный народец, идеальные отцы, идеальные домохозяйки, идеальные дети, идеальные любовницы — история с продолжением; Я была манекеном у Кетенхейве. Кетенхейве — историческая личность. Кетенхейве — образец нравственности из иллюстрированного журнала ; все они, осклабив рты, смотрели на Кетенхейве. Они ободряюще ухмылялись. Бери! — ухмылялись они. Они жили идеальной, чистой и недорогой жизнью. Даже вызывающе выпяченный живот великосветской куклы, маленькой потаскушки, был чистым и недорогим, был идеальным, был синтетическим идеалом: в этом чреве таилось будущее. Кетенхейве мог купить себе кукольное семейство. Идеальную жену. Идеального ребенка. Он мог заселить ими Свою депутатскую кукольную квартиру. Любить их. Прятать в шкаф, когда ему надоест их любить. Он мог купить гробы, уложить их туда и свезти на кладбище.
Город многое предлагал одинокому путнику. Он предлагал ему автомобили, предлагал печи, холодильники, велосипеды, кастрюли, мебель, часы, радиоприемники — все эти товары стояли или лежали в витринах, освещенных как будто для одного лишь Кетенхейве; они казались одинокими, призрачными в этот час, точно дьявольское искушение, — призрачные автомобили, призрачные печи, кастрюли и шкафы, как будто принявшие форму ходовых товаров волшебные заклинания или проклятья. Волею могущественного волшебника все эти вещи застыли, точно сделанные из затвердевшего воздуха; волшебнику доставляло удовольствие создавать также и безобразные формы, и теперь он был несказанно рад» что человек домогается этих вещей, работает ради них, совершает ради них убийства, Крадет, обманывает, человек даже кончает с собой, если не может оплатить вексель, расписку, которую он дал дьяволу и с помощью которой навязал себе на шею все эти волшебные вещи. А этот магазин с красным освещением наверняка уж порождение черной магии. В витрине стоял муляж человека в разрезе. Кетенхейве видел его сердце, легкие, почки и желудок, видел их в натуральную величину. Человеческие органы были соединены стеклянными трубками, прозрачными лабораторными змейками, а по трубкам пульсировал розовый лимонад, точно оживленный волшебным напитком Зиглинды. У препарированного человека вместо головы был череп с начищенными зубами, а его правая рука, с которой была снята кожа и на которой виднелись обнаженные сплетения мышц и нервные волокна, была поднята в фашистском приветствии, и Кетенхейве показалось, что призрак крикнул ему: «Хайль Гитлер!» Существо это не имело никаких половых признаков и, будто символ полового бессилия, стояло среди предметов санитарии и гигиены, как они себя называли; Кетенхейве разглядел спринцовки, презервативы, противозачаточные таблетки, всякие отвратительные пасты и обсахаренные пилюли, там же стоял пластмассовый аист, и световая реклама возвещала: ЗДЕСЬ ВЫ НАЙДЕТЕ ВСЕ САМОЕ ЛУЧШЕЕ ДЛЯ НАШИХ МАЛЫШЕЙ.
Кетенхейве подумал: пора выйти из игры, не принимать в этом участия, не подписывать договоров, не быть покупателем, не быть верноподданным. Броди по ночным, тихим улицам столицы, которой в этот час снова захотелось стать провинциальным городком, Кетенхейве предавался извечной мечте об избавлении от земных желаний. Эта мечта окрылила его, как окрыляла каждого. Шаги его гулко отдавались в тишине. Кетенхейве — аскет. Кетенхейве — приверженец дзэна[19]. Кетенхейве — буддист. Кетенхейве — освободивший себя от всех желаний. Но духовное возбуждение, охватившее его, активизировало в нем все жизненные соки, его окрыленный шаг пробудил аппетит, великий освободитель духа и отрицатель бренной плоти почувствовал голод, почувствовал жажду, с его освобождением ничего не вышло, ибо, если бы оно удалось, оно должно было уже начаться, сразу, немедленно, с места в карьер. Шаги его отдавались в тишине. Гулко отдавались в тишине улицы.
Кетенхейве зашел во второй винный погребок в городе. В этом погребке было не так тихо, не так аристократично, как в первом, тут не появлялись священники, не радовали глаз маленькие девочки в красных носочках, но погребок был еще открыт и там подавали вино. За двумя столиками оживленно спорили завсегдатаи. Толстые мужчины, толстые женщины, у них были тут свои дела, они были люди с достатком, они освещали витрины, они заключили союз с дьяволом. Кетенхейве заказал себе вина и сыра. Он был доволен, что заказал только сыр. Буддист не хотел, чтобы ради него забивали скот. Сыр с легким запашком успокоил совесть. Кетенхейве ел его с удовольствием. На стене висел завет умирающего виноторговца своим сыновьям: «Вино можно приготовить и из винограда». Вино, которое пил Кетенхейве, было хорошим. А потом в погребок вошли девушки из Армии спасения.
