Теперь — безымянные - [27]
При тусклом свете синих фонариков, не видном уже с десяти шагов, саперы, вонзая в землю лопаты и кирки, копали между деревьями глубокие ямы под блиндажи, рыли соединительные траншеи. Хрипели пилы, разрезая длинные древесные стволы на бревна для блиндажных покрытий. В тех блиндажах, что были уже кое-как состроены и освещены батарейными лампочками, большей частью тоже синими или фиолетовыми, толклись, теснились люди, занятые различной, но одинаково суетливой работой. Беспрерывно сновали порученцы, на ощупь выбираясь из-под бревенчатых накатов и ныряя в ночь, сталкиваясь в траншеях с другими такими же темными фигурами, пробиравшимися из тьмы ночного леса в штабные блиндажи. Человеческая речь звучала обрывисто, на таких тонах, будто все были раздражены, злы друг на друга.
Начальник связи, майор, в больших роговых очках, обосновался в углу одного из блиндажей, на который саперы еще продолжали класть накат, с грохотом сдвигая бревна над головами наполнявших квадратную яму людей, постукивая по дереву топорами. От майора пахло спиртом, хотя он был непьющим, и табаком, хотя и курящим Платонов прежде его никогда не видал. Но это Платонова не удивило, удивляться было нечему: всех эта ночь преобразила, все были непохожи на самих себя, вели себя необычно, несвойственным образом.
— Кури! — размашистым жестом сунул майор Платонову разорванную папиросную пачку, из которой он щедро угощал всех подряд, кто был возле него. Платонов чуждался курения, табачный дым всегда бывал ему неприятен, но он не стал отказываться, неловкими пальцами выковырял из пачки кривую папиросу, ронявшую табачные крошки, и, точно это было сейчас почему-то совершенно необходимо, обязательно, закурил от зажигалки, которую ему протянула чья-то рука.
Возле майора, склонясь к фиолетовой лампочке, тесным кружком сидели командиры связистских подразделений, лейтенанты и младшие лейтенанты, все одногодки, сверстники Платонова, и переписывали новые позывные, пристроив на коленях кто блокнот, кто тетрадку. Платонов достал бумагу и тоже придвинулся к свету.
Пригибаясь, укорачивая свой рост, в блиндаж вошел Федянский, повел по сторонам острой бородкой, оглядывая неровные земляные стены со следами кирок и лопат, потолок из бревен, по которым снаружи ходили саперы, что-то сказал сопровождавшим его военинженерам и быстро вышел. До Платонова донеслось, как Федянского назвали «комдивом». Он еще ни о чем не слышал, ничего не знал. Ему объяснили, и он просидел целую минуту, прежде чем смог писать дальше…
Ординарец майора, пронырливый, расторопный малый, казах, побывал у кухонь и притащил ведро горячего, крепкого чая. Нашелся хлеб, нашелся сахар. К ведру потянулись с кружками, и тесный, полутемный блиндаж сразу показался уютнее, каким-то уже обжитым, обогретым. Даже захотелось: остаться бы в нем вот так и никуда больше не выходить…
Но, допив чай, все направились по своим местам, и, шагнув от порога раз, другой, Платонов снова попал в непроглядную ночь, в черный лес, битком набитый невидимым, неразличимым в темноте народом…
— …рожь на ссыпку возил? Возил, все могут подтвердить. А на мельнице пять дён грузчиком работал? Тоже все могут подтвердить. Так почему за это не, начислено? Мне с колхоза ни зерна лишнего не надо, но что я своим горбом заработал — отдай сполна…
— …раненый тебе говорил. А я сам в газетах читал. Ты вот в них не глядишь, на курево только пускаешь…
— …уполномоченный этот городской побелел аж весь и ладонью об стол: «За такие настроения в подкулачный список тебя запишу! И пойдешь на выселение, в Турухан. А то и подале…» Фролка, черт, и тут не сробел. «Ваша власть — ваша воля. Только что ж так низко — в подкулачный список? Уж лучше в кулаки. Иль прям в государи-амператоры, — сразу стенка»…
— …знал бы, что ты такой, я б тебе и цепку для ножика не давал. Сахаром с тобой, жмотом, делился… — Когда? — Забыл уже? Коротка ж у тебя память!..
— …"выходила на берег Катюша, на высокий берег, на крутой…" Ну ее, эта уже надоела, давайте другую — про синий платочек…
— …это просто старая слава его такая. А сейчас на Сахалине уже все по-другому, как всюду — колхозы, промысла — рыбу добывают…
— …если правильно подвернуть — никогда не натрешь. Ты вон у тех, кто постарше, поучись, как они подворачивают. Вон у Меркулова. Меркулов! Научи его. Ты ведь уже на какой, на третьей, кажись, войне-то? Сапог этих самых солдатских поизносил — числа, наверно, нет…
— …сам ты все по географии позабыл! Главный город там Берн. Мне даже на экзамене в билете этот вопрос достался…
— …бес-кунак эти дни у них называются. Бес — это пять, а кунак — друг. Пять друзей, значит. А почему такое название — это у них легенда такая есть…
— …сколько себя помню — все карточки, очереди. За хлебом очереди, за сахаром очереди, за ситцем… Чтоб пару галош купить — всю ночь у магазина стой. Последние года я не хаю, верно, и продукты появились, и товары кое-какие, вздохнул народ… Так на ж тебе — новое разоренье, война, будь она проклята…
— …а дружбу с ними зачем было затевать? Только в обман дали себя завесть, и боле ничего…
— …поляки, сербы, чехи там всякие — все они одной с нами крови, славяне, одного теста. Только что речь разная…
«… Уже видно, как наши пули секут ветки, сосновую хвою. Каждый картечный выстрел Афанасьева проносится сквозь лес как буря. Близко, в сугробе, толстый ствол станкача. Из-под пробки на кожухе валит пар. Мороз, а он раскален, в нем кипит вода…– Вперед!.. Вперед!.. – раздается в цепях лежащих, ползущих, короткими рывками перебегающих солдат.Сейчас взлетит ракета – и надо встать. Но огонь, огонь! Я пехотинец и понимаю, что́ это такое – встать под таким огнем. Я знаю – я встану. Знаю еще: какая-то пуля – через шаг, через два – будет моя.
«…К баньке через огород вела узкая тропка в глубоком снегу.По своим местам Степан Егорыч знал, что деревенские баньки, даже самые малые, из одного помещения не строят: есть сенцы для дров, есть предбанничек – положить одежду, а дальше уже моечная, с печью, вмазанными котлами. Рывком отлепил он взбухшую дверь, шагнул в густо заклубившийся пар, ничего в нем не различая. Только через время, когда пар порассеялся, увидал он, где стоит: блеклое белое пятно единственного окошка, мокрые, распаренные кипятком доски пола, ушаты с мыльной водой, лавку, и на лавке – Василису.
Уголовный роман замечательных воронежских писателей В. Кораблинова и Ю. Гончарова.«… Вскоре им попались навстречу ребятишки. Они шли с мешком – собирать желуди для свиней, но, увидев пойманное чудовище, позабыли про дело и побежали следом. Затем к шествию присоединились какие-то женщины, возвращавшиеся из магазина в лесной поселок, затем совхозные лесорубы, Сигизмунд с Ермолаем и Дуськой, – словом, при входе в село Жорка и его полонянин были окружены уже довольно многолюдной толпой, изумленно и злобно разглядывавшей дикого человека, как все решили, убийцу учителя Извалова.
«…– Не просто пожар, не просто! Это явный поджог, чтобы замаскировать убийство! Погиб Афанасий Трифоныч Мязин…– Кто?! – Костя сбросил с себя простыню и сел на диване.– Мязин, изобретатель…– Что ты говоришь? Не может быть! – вскричал Костя, хотя постоянно твердил, что такую фразу следователь должен забыть: возможно все, даже самое невероятное, фантастическое.– Представь! И как тонко подстроено! Выглядит совсем как несчастный случай – будто бы дом загорелся по вине самого Мязина, изнутри, а он не смог выбраться, задохнулся в дыму.
«… И вот перед глазами Антона в грубо сколоченном из неструганых досок ящике – три или пять килограммов черных, обугленных, крошащихся костей, фарфоровые зубы, вправленные в челюсти на металлических штифтах, соединенные между собой для прочности металлическими стяжками, проволокой из сверхкрепкого, неизносимого тантала… Как охватить это разумом, своими чувствами земного, нормального человека, никогда не соприкасавшегося ни с чем подобным, как совместить воедино гигантскую масштабность злодеяний, моря пролитой крови, 55 миллионов уничтоженных человеческих жизней – и эти огненные оглодки из кострища, зажженного самыми ближайшими приспешниками фюрера, которые при всем своем старании все же так и не сумели выполнить его посмертную волю: не оставить от его тела ничего, чтобы даже малая пылинка не попала бы в руки его ненавистных врагов…– Ну, нагляделись? – спросил шофер и стал закрывать ящики крышками.Антон пошел от ящиков, от автофургона, как лунатик.– Вы куда, товарищ сержант? Нам в другую сторону, вон туда! – остановили его солдаты, а один, видя, что Антон вроде бы не слышит, даже потянул его за рукав.
Произведения первого тома воскрешают трагические эпизоды начального периода Великой Отечественной войны, когда советские армии вели неравные бои с немецко-фашистскими полчищами («Теперь — безымянные…»), и все советские люди участвовали в этой героической борьбе, спасая от фашистов народное добро («В сорок первом»), делая в тылу на заводах оружие. Израненные воины, возвращаясь из госпиталей на пепелища родных городов («Война», «Целую ваши руки»), находили в себе новое мужество: преодолеть тяжкую скорбь от потери близких, не опустить безвольно рук, приняться за налаживание нормальной жизни.
Над романом «Привал на Эльбе» П. Елисеев работал двенадцать лет. В основу произведения положены фронтовые и послевоенные события, участником которых являлся и автор романа.
Проза эта насквозь пародийна, но сквозь страницы прорастает что-то новое, ни на что не похожее. Действие происходит в стране, где мучаются собой люди с узнаваемыми доморощенными фамилиями, но границы этой страны надмирны. Мир Рагозина полон осязаемых деталей, битком набит запахами, реален до рези в глазах, но неузнаваем. Полный набор известных мировых сюжетов в наличии, но они прокручиваются на месте, как гайки с сорванной резьбой. Традиционные литценности рассыпаются, превращаются в труху… Это очень озорная проза.
Вернувшись домой после боевых действий в Чечне, наши офицеры и солдаты на вопрос «Как там, на войне?» больше молчат или мрачно отшучиваются, ведь война — всегда боль душевная, физическая, и сражавшиеся с регулярной дудаевской армией, ичкерийскими террористами, боевиками российские воины не хотят травмировать родных своими переживаниями. Чтобы смысл внутренней жизни и боевой работы тех, кто воевал в Чечне, стал понятнее их женам, сестрам, родителям, писатель Виталий Носков назвал свою документальнохудожественную книгу «Спецназ.
К 60-летию Вооруженных Сил СССР. Повесть об авиаторах, мужественно сражавшихся в годы Великой Отечественной войны в Заполярье. Ее автор — участник событий, военком и командир эскадрильи. В книге ярко показаны интернациональная миссия советского народа, дружба советских людей с норвежскими патриотами.
Заложник – это человек, который находится во власти преступников. Сказанное не значит, что он вообще лишен возможности бороться за благополучное разрешение той ситуации, в которой оказался. Напротив, от его поведения зависит многое. Выбор правильной линии поведения требует наличия соответствующих знаний. Таковыми должны обладать потенциальные жертвы террористических актов и захвата помещений.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.