Теория и практика расставаний - [14]

У Саши Васильева были две машины, и обе старые. У него всегда – только старые, не потому что не хватало денег на покупку новой, но… как-то так получалось. Только он решился купить, уже подобрал марку, определился с деньгами, откуда-то, всегда совершенно случайно, подворачивался человек – «приятель приятеля», «вот такой мужик – надежный!», – который в полупьяном разговоре убеждал его приобрести «совершенно новую, лучше новой и, можно сказать, бесплатно для такой ласточки». Эта история повторялась в разных словах, но каждый раз неотвратимо. Наступал момент, он решался на новую машину, знал, где и какую, и все выходило, как прежде, – «приятель приятеля» появлялся на горизонте.

Теперь уже можно написать, что новой машины у Александра Васильева никогда не было. И уже не будет. Но в тот момент он мечтал…

Тогда, на дороге, когда встретились, у него глаз загорелся каким-то ребячьим радостным светом. Если бы не начало августа, день, удушающе слепящее полуденное солнце, то точно, в ночи такой взгляд был бы заметен любому – Татьяна Ульянова приехала на «мерседесе», его новая женщина выходила из такой машины!

У него не находилось слов от восхищения – он с детства любил эту марку, вырезал из иностранных журналов фотографии с этой машиной, до сих пор помнил, как на улице Горького, ныне Тверской, около «Интуриста», в толпе зевак, наверное, целый час, а может быть, и больше, не мог отойти от припаркованного автомобиля. Да и само слово «автомобиль» по-настоящему подходило только к «мерседесу», остальные были – просто авто. Что говорить – «мерс»!

Танина машина – не новая, ей было пятнадцать лет, но выглядела как в пятидесятые годы выпускница на школьном балу – все с иголочки, торжественно. «Мерс» – черный, блеском похожий на лакированные туфли, с круглыми, убедительно вставленными фарами, в отличной сохранности, с кожаными серыми сиденьями, автоматической коробкой передач, со всеми опциями, какие только возможны у самой легендарной в мире машины. «SL250I» – единственное нестареющее богатство, которое досталось Ульяновой от бывшего мужа, он про него просто забыл при разводе, отсуживая особняк на Рублевском шоссе и квартиру в Москве. Когда вспомнил о «мерседесе», записанном на жену, было уже поздно, суды прошли, и он решил, что «Мерседес» SL250I будет для нее дополнительным наказанием, пусть помнит, чего лишилась, поймет, что такое самой заработать копейку на полный мерседесовский бак.

Васильев посмотрел на автомобиль и спросил:

– Давно на нем ездишь?

– Давно, но нечасто, – ответила Татьяна. – Совсем нечасто.

Ей не хотелось рассказывать, что ездить на такой машине слишком дорого, к тому же она боится, что его угонят, и большую часть года, почти всю зиму, «мерседес» стоит у старинной богатой подруги Люси Земляковой под Москвой, в теплом большом гараже, где за автомобилями, их там пять или шесть, ухаживает специальный человек. Так что ее автомобиль, по старой дружбе, получает обслуживание наивысшего класса, потому и сверкает теперь как новый, а может, даже лучше. Только иногда летом Ульянова позволяет себе вспомнить прошлое и прокатиться. Иногда с ветерком. Теперь ее транспортом стали метро и автобус. Единственное, что она сказала тогда:

– Я люблю скорость…

– У тебя отличная машина, ты не писала в анкете, что водишь. Я всегда мечтал о «мерседесе», думаю, как разбогатею – куплю. Но теперь уже – все.

– Попробуй прокатись, если хочешь…

– Нет. Не сейчас, как-нибудь потом. Мой дед говорил: «На чужой бороде бриться не учатся».

– На какой бороде? – не поняла сразу смысла поговорки Татьяна.

– На чужой…

– Поняла, поняла, поняла…

Ульянова имела, как считал ее бывший муж, идиотскую, раздражающую его привычку повторять слова; как бы затухая, каждое следующее слово произносилось чуть тише предыдущего. В пылу ссор он кричал: «Я все знаю, что ты мне одно и то же повторяешь сто раз, как малахольная!» А Васильеву эта ее привычка иногда затухать на одной фразе сразу понравилась, показалось даже эротичной, напоминала исчезающий, затухающий в его инструменте звук. Ему нравилось со времен еще детской музыкальной школы при Дворце пионеров (там он начинал), как многозначительно и нежно гибнет последняя нота в изгибе саксофона.

Васильев посмотрел на свой побитый, не раз перекрашенный, выгоревший, некогда красный фургончик «форд-торино» и вроде извинился:

– Мой дом на колесах. Из Германии пригнали – без пробега по России. Рабоче-крестьянская машинка. Неубиваемая. Я на ней – по концертам, всегда что-то везти приходится, еще друзья подкинут инструменты, колонки, аппаратуру всякую.

– Очень боевая машина!

– Боевая машина джаз-пехоты, – подхватил Васильев. – Генералы на таких не ездят.

– Что будем делать? – оборвала Ульянова. – Вы уже придумали?

– Нет-нет. Стоп. Давай сразу на «ты», тем более мы уже столько по телефону проговорили. Мне вообще как-то непривычно на «вы», никогда в жизни ни в одной конторе не работал: ребята собрались – ребята сыграли. Все. Никаких – «вы»!

– Хорошо. Ты уже решил, куда мы пойдем?

– Нет. Обычно ко мне садятся в машину, и мы куда-то едем…

– …и часто к тебе садятся? – перебила она.