Теория бессмертия - [51]

Агеев приехал на пятнадцать минут раньше указанного ему в записке времени.

К пятидесяти годам Агеев уже смирился с тем, что взаимоотношения с людьми у него складываются всегда почему-то чрезвычайно, смутно и тупо, часто из нагромождений каких-то обязательств или посторонних случайностей.

Агеев не любил случайности. Вот и приехал раньше.

Постоял возле проходной, потом зашёл в столовую.

Обычная рабочая столовая. Расположена недалеко от главной проходной на территорию химического комбината. Напротив безымянная площадь и рельсы по кругу, соответственно, можно было догадаться, что здесь конечная остановка первого трамвайного маршрута.

До обеда был ещё целый час. В столовой никого не было.

Агеев вышел из столовой на улицу.

Человек, впервые попавший в этот район города, чувствует себя скверно — дышать тяжело. Заборы, сооружения и корпуса заводских цехов — всё покрыто каким-то пеплом, и кажется, что камни, рельсы, бетонные опоры электропередач, лица и одежда людей — всё изъедено кислотой и фенолом.

Наконец появился Котиков. Они поздоровались, помолчали, потом, не сговариваясь, направились в столовую.

Агеев взял котлету с кашей, два кусочка хлеба и стакан чая, расплатился и выбрал столик строго посреди зала. Котиков сделал тоже и проследовал за выбранный Агеевым столик.

Пока они усаживались, в столовую вошёл человек, внешне совсем не примечательный, в сером плаще и с пухлой папкой для деловых бумаг в руке. Однако Агеев и Котиков, может из-за смущения друг к другу, стали внимательно наблюдать за ним.

На раздаче, этот господин, взял себе всего лишь один стакан чая, потом, помявшись, украл с подноса кусочек хлеба и спрятал в карман плаща. Рассчитавшись за чай, он выбрал себе место и сел за столик так, чтобы за его спиной была стена. Поставив стакан, он достал из папки какие-то бумаги, несколько карандашей, авторучку, аккуратно всё разместил на столе и начал играть в какую-то странную игру, вероятно, изображая из себя крупного начальника. Он внимательно разглядывал лежавший перед ним лист бумаги, делал на нём какую-то пометку карандашом или авторучкой, откладывал документ в сторону, потом шевелил алюминиевой ложечкой в стакане с чаем, делал маленький глоточек, ставил стакан на место, откидывался на спинку стула и смотрел влево, куда-то в даль, в мутное стекло окна. Время от времени он опускал левую руку в карман, отщипывал там кусочек хлеба и незаметно отправлял себе в рот. Потом снова бренчал ложечкой в стакане…

Котиков первый перестал наблюдать за ним, улыбнулся Агееву, стесняясь, сказал:

— Подглядывая за ним, я вдруг вспомнил и, может быть, понял смысл одной человеческой загадки.

— Стоит ли отвлекаться?

— Касается нашей встречи и твоих планов.

— Ты не знаешь, о чём я тебя попрошу.

— Догадываюсь.

— Ладно… Рассказывай.

— Это произошло в славные советские времена. Сколько уж лет прошло, а я ясно помню тот выходной день. Начало лета. Мы втроём: Стас Павлович, Вася Пряников и я, купили две трёхлитровые банки пива и устроились на крышке погреба в тени чахлой акации во дворе нашего старого дома…

Котиков так и не дотронулся до котлеты, отодвинул от себя кашу и посмотрел поверх столиков: вдаль, из сегодняшней антикоммунистичности, вдаль своих воспоминаний.

— Как и положено, мы вели неторопливый разговор и наслаждались хорошим утром… Тут-то к нам и подошёл Квашин — друг детства, с одного барака, свой в доску.

— Ну и что?

— Стас обрадовался и предложил ему пива. В ответ Толька Квашин лишь презрительно усмехнулся и заявил нам буквально следующее: «Что, алкаши, уже с утра начали? Так вот и просидите все свои жизни на крышке погреба…»

— Хм…

— Мы тоже удивились. А Квашин поднял вверх руку с оттопыренным указательным пальцем и сказал: «Во! Всего достиг! Начальник смены на химкомбинате — раз. Квартира в центре города. Жена — красавица. Сын — вундеркинд. Высшее образование получил (он это образование вымучивал в политехе семь лет), „Москвич“ — новейший! Вот, сейчас еду с женой на лоно природы».

— Лихо.

— В ответ мы молчали, растерянные… Конечно, никто из нас не имел в полном наборе тех достоинств, которые перечислил Квашин, но дело было в другом: ещё никто мне так, без всякой причины, резко и грубо не говорил, что я человек пустой, нестоящий… А тут, главное кто — друг детства, Квашин.

— …

— Квашин повернулся и, гордый собой, ушёл. Настроение он, конечно, испортил. Но и выходка его всем запомнилась.

— …

— Потом Стас мне рассказывал: «Буквально через два дня, Квашин отработал смену и поехал на своём „Москвиче“ в Ленинск-Кузнецкий. Не доезжая до Панфилова, километра полтора, он слетел с дороги и перевернулся два раза. Сам получил две-три царапины, а от кузова новой машины осталось печальное воспоминание. Притащил он свой „Москвич“ назад в Кемерово и запил с горя. Прогулял целую неделю. Потом проспался и вышел на работу. Из начальников смены его, конечно, попёрли, но в рабочие переводить не стали, всё-таки ИТР. Отправили толкачём в Новокузнецк на КМК. Нужно было для строителей химкомбината ускорить поставу какого-то проката. Квашин сидел там, сидел, да взял и, никого не предупредив, прикатил в Кемерово. Сын в пионерлагере, зато жена дома, с любовником. Командировка, конечно, побоку. Устроил крупный скандал; давай разводиться, судиться, разменивать квартиру… Ещё тогда я Квашина спросил: „Зачем ты с Людкой такую бучу затеял? Мало ли что в семейной жизни бывает. В конце концов, надо же предупреждать, когда из командировки возвращаешься“. А он: „Мужичонка с ней тогда был лысый такой, плюгавенький… Не вынесла душа“. А на Квашина-то вечно девчонки заглядывались: видный, красивый был парень. Короче, потерял он и жену, и квартиру. — Потом пришёл Квашин ко мне, — продолжал рассказывать Стас, — не знаю, говорит, что дальше делать. А я ему: „Вспомни, Толенька, как ты нам пальцы загибал… Жена — красавица. Сын — вундеркинд. Квартира в центре города. Начальническая должность. Где всё это? Ведь четыре месяца не прошло“. Он побледнел и тихо-молча ушёл».