Теория бессмертия - [38]
— Не знаю.
— Убив тебя.
— Как?
— Достаточно будет не правильно прочитать твой диск, что-то дописать на него, физически повредить его, наконец. Какое наказание тебе больше нравится? Можешь выбрать любую казнь.
— Мы сделаем тысячу дисков. Я умру тысячу раз, если это необходимо.
— Хочешь размножить собственную смерть? Ты ненормальная! Пустое множество является подмножеством любого множества. Человеку достаточно одной смерти! Существуют правила, которые реализует сам Бог! Правила, по которым во Вселенной происходит материализация духа!
— А, если наш Бог не единственный в своём роде? Может, один из многих, кому есть дело, кто занимается Землёй или людьми? А если он не единственный, значит можно и богов сменить и правила изменить?
— Для этого нужно подружиться с дьяволом.
— Или материализоваться, как герои Сервантеса. Там персонажи в конце второй книги читают начало романа, про хитроумного идальго дон Кихота Ламанчского. Представь себе: персонажи «Дон Кихота» к концу книги стали читателями «Дон Кихота».
— Невозможно просто взломать код и добраться до исходного текста программы, чтобы там переписать правила, как это сделал Сервантес в своём романе.
— Но, если это произойдёт — ты будешь жить со своей женой в своёй квартире. Я буду жить с тобой в этой квартире. А мой муж будет жить со мной в своей квартире.
— Да?
— Потом мы все по очереди умрём.
— Нет. Мы станем кубитными мертвецами.
— Это не одно и то же?
— Кубит находится в состоянии квантовой суперпозиции. Это квантовый бит.
— Нас будет много?
— Нас почти не будет. Мы будем, как туман, как сияние. И мы не сможем умереть, потому что будем находиться в суперпозиции и, вероятно, каждый станет тенью собственной тени, атрибутом потустороннего мира, какими-нибудь йонгмом или фогонмом.
— Кто они такие?
— Сказочные существа.
Татьяна отбросила в сторону одеяло, уселась на кровати по-турецки, подняла руки вверх, играя в воздухе пальчиками, показывая подмышки и торчащие, нацеленные прямо на Котикова сосочки грудей, втянутый животик…
— Иди ко мне.
Он подошёл, склонился, повалил её на кровати. Лёг на неё.
— Ты колдунья?
— Нет… Ну же… Ну… Начинай!
Он, внимательно и настороженно спустился в хранилище сокровищ, открыл сундуки, стал доставать… наладил ритмичное, ритуальное, инстинктивное и церебральное движение.
Она, задыхаясь, шептала:
— Ах, это движение внутри меня! Как здорово! Оно меня уносит, уносит…
Он, понял, что попался, и он уже рычал, уточняя до виртуозности темп и увеличивая до нежности амплитуды своих движений. Но что ещё делать, если ты безнадёжно запутался в лианах хмеля, в зарослях черёмухи и не в силах вырваться из нежных объятий двух ног и двух рук?
Она уже только дух, но, почему-то ещё ощущает собственное тело, кожу. Она отдельна, уже имеет иную форму существования, как идея, которая поддерживает суперэкзистенцию всех женщин и всё же живёт в них… Она купается в водах Великой Реки. Время и вода уносят её в великую бесконечность. Она бережно несёт в себе, мысленно перебирает, как бы прочитывает свои замыслы. Не о наслаждении. Замыслы лишь о том, как воскресить всё. Любовь к людям, которые бывают прекрасными и очень хрупкими. Любовь к себе — такую же ненасытную, как любовь к родной реке, к траве и к лесу. К небесам, которые постоянно меняются и текут как река, в вечность. Небеса, которые загораются от солнца по утрам, плавно гаснут по вечерам. Может, потому что есть она, утро всегда есть для реки, для леса, и для неба?
Он остановился, резко затормозил, прильнул к ней. Влажная кожа, чуть прохладнее её кожи, а под нею плоть, чем глубже, тем горячей — внутри огонь. По его телу побежала волнами судорога. Упругая немота. Одиночество.
Он, одинокое дерево. Он, соединение глубин и высот, дней и ночей, привязанности и свободы, памяти и забвения. Забвение.
— Ах… Как хорошо!
— Что, именно?
— Утро…
В детстве, самое острое его тайное желание, было, зажать в своих ладонях огонь — эти завораживающие цветы, эти красные, голубые, белые язычки пламени. Но, он очень скоро убедился, что огонь обжигает. Этим утром, с ней, он будто бы весь искупался в пламени. Сейчас — тихий экстаз, восторг, ему нестерпимо больно, но сладко. Потом, будет только изматывающая боль и обида на собственную дурь.
Зачем он сунулся в пламя?
— Расскажи мне, как ты вообще понимаешь утро?
— Утро для человека — это всего лишь его право на жизнь, — уныло ответил Котиков, — Чтобы окончательно проснуться и жить дальше, приходится каждый раз, сначала, всё вспомнить — не всё, хотя бы то, что ты человек на Земле. Но эти воспоминания могут быть болезненны и жестоки…
— Я этого не делаю. Я не вспоминаю специально, что я человек. Я просыпаюсь, как существо, как женщина, потому что под утро мне часто снятся эротические сны, — смущённо и тихо засмеялась Таня, — вот ты проснулся. Каждое утро вокруг тебя возникает сразу всё. Ты сам. Тебе не надо ничего вспоминать. И ты не внутри — ты снаружи: твоё имя, твоё тело, твой вчерашний день. Твоя любовь. Твоя боль. Давай всё запишем. Всё, что вокруг тебя. Тебе ничего не надо будет вспоминать. Сделаем так, чтобы мир можно было разложить на биты. На самые маленькие частички информации.
Действие небольшой повести воронежского писателя Валерия Баранова «Жили-были други прадеды» переносит читателя и в дореволюционный период, и в дни Великой отечественной войны, и в советские годы застоя. Обращаясь к памятным страницам своей семьи, писатель создал очень ёмкое по времени действия произведение, важнейшей мыслью которого является историческая и родовая преемственность поколений. Автор призывает не забывать, что в нашей стране почти каждая семья была причастна к военным кампаниям двадцатого века, и что защищать свою Отчизну — дело чести всех её сынов.Книга продолжает серию «Воронежские писатели: век XXI», издаваемую правлением Воронежского отделения Союза писателей России, которая представляет довольно обширный пласт воронежской литературы начала двадцать первого столетия.
Если в двух словах, то «желание исчезнуть» — это то, как я понимаю войну.
С Вивиан Картер хватит! Ее достало, что все в школе их маленького городка считают, что мальчишкам из футбольной команды позволено все. Она больше не хочет мириться с сексистскими шутками и домогательствами в коридорах. Но больше всего ей надоело подчиняться глупым и бессмысленным правилам. Вдохновившись бунтарской юностью своей мамы, Вивиан создает феминистские брошюры и анонимно распространяет их среди учеников школы. То, что задумывалось просто как способ выпустить пар, неожиданно находит отклик у многих девчонок в школе.
Эта книга о жизни, о том, с чем мы сталкиваемся каждый день. Лаконичные рассказы о радостях и печалях, встречах и расставаниях, любви и ненависти, дружбе и предательстве, вере и неверии, безрассудстве и расчетливости, жизни и смерти. Каждый рассказ заставит читателя задуматься и сделать вывод. Рассказы не имеют ограничения по возрасту.
«Шиза. История одной клички» — дебют в качестве прозаика поэта Юлии Нифонтовой. Героиня повести — студентка художественного училища Янка обнаруживает в себе грозный мистический дар. Это знание, отягощённое неразделённой любовью, выбрасывает её за грань реальности. Янка переживает разнообразные жизненные перипетии и оказывается перед проблемой нравственного выбора.
Удивительная завораживающая и драматическая история одной семьи: бабушки, матери, отца, взрослой дочери, старшего сына и маленького мальчика. Все эти люди живут в подвале, лица взрослых изуродованы огнем при пожаре. А дочь и вовсе носит маску, чтобы скрыть черты, способные вызывать ужас даже у родных. Запертая в подвале семья вроде бы по-своему счастлива, но жизнь их отравляет тайна, которую взрослые хранят уже много лет. Постепенно у мальчика пробуждается желание выбраться из подвала, увидеть жизнь снаружи, тот огромный мир, где живут светлячки, о которых он знает из книг.
Рассказ. Случай из моей жизни. Всё происходило в городе Казани, тогда ТАССР, в середине 80-х. Сейчас Республика Татарстан. Некоторые имена и клички изменены. Место действия и год, тоже. Остальное написанное, к моему глубокому сожалению, истинная правда.