Теодосия и Сердце Египта - [10]

Шедший впереди и слева омнибус резко свернул, чтобы не врезаться в пешеходов, и его понесло на нас. Сидевший прямо над нашими головами возница громко выругался и принялся отворачивать в сторону – кэб сильно накренился, меня качнуло, и я врезалась в стенку.

– Смотри, куда тебя несет, ослиная башка! – крикнул наш возница кучеру омнибуса.

Я выпрямилась и обнаружила, что папа почему-то хмурится, глядя на меня.

– Где твоя шляпка? – спросил он. – Вот перчатки надеть ты никогда не забываешь, а шляпку почему забыла?

Почему? Да потому, что притрагиваюсь к про́клятым предметам руками, а не головой. Конечно, вслух я этого не сказала.

– Ненавижу шляпки, – ответила я. – Мне кажется, что они давят мне на голову. Сжимают, сжимают ее, так сжимают, что, того и гляди, мозги полезут наружу, как каша из маленькой кастрюльки.

– Ну, знаешь, Теодосия, – повел бровями папа. – Это все твои неуемные фантазии. Смотри, если будешь в такую погоду ходить без шляпки, то можешь простудиться и умереть.

Почему родители обращают на тебя внимание только тогда, когда им хочется поворчать или устроить нагоняй? Когда ты ведешь себя как паинька, например, приносишь им поесть или помогаешь сложить глиняную табличку, они тебя в упор не видят. Но стоит только тебе допустить какую-нибудь мелкую, глупую промашку, например, забыть шляпку – и будьте любезны, получите по первое число.

Я принялась смотреть в окошко, с трудом сдерживаясь, чтобы не ерзать от нетерпения. Еще бы! Мне казалось, что я не видела маму целую тысячу лет и очень соскучилась по ней. Иногда в своих мечтах я представляла, что моя мама вдруг сделалась ужасной домоседкой и поклялась никогда больше никуда не уезжать.

* * *

Большинство матерей не покидают свой дом месяцами, но именно поэтому они не такие удивительные и чудесные, как моя мама. Она у меня лихая, удалая, отважная и очень-очень умная. А еще она у меня американка, а это значит, что моя мама не придает большого значения глупым старинным правилам. Она любит нарушать их. Бабушка Трокмортон говорит, что я – точная копия своей матери. Не думаю, что из ее уст это можно принимать за комплимент.

Но сегодня, хочется верить, мама пожелает сразу поехать домой, и мы втроем проведем чудесный, теплый семейный вечер – о боже, кто бы знал, как я тоскую по таким вечерам! Если честно, то мне уже слегка надоело спать в саркофаге. В первую ночь-две это еще воспринимается как приключение, но спать в каменном ящике четыре ночи кряду – это, простите, уже перебор. Я соскучилась за это время по чистой одежде, по настоящей еде, по теплой постели – ночуя в саркофаге, сколько одеял ни натяни на себя, все равно не согреешься.

Кэб подрулил к вокзалу Чаринг-Кросс, и мы выскочили из него на улицу. Папа очень вовремя успел подхватить меня под руку, иначе я вывалилась бы из кэба прямо в огромную грязную лужу.

Мы пошли к вокзалу, проталкиваясь сквозь плотную толпу. Я чувствовала себя бильярдным шаром, который то и дело пихают другие шары. Опасаясь потерять в этой давке папу, я схватилась рукой за полу его пальто. В этот миг путь перед нами на короткое время расчистился – я, конечно, ничего не утверждаю, но мне кажется, что это чудо сотворил сам папа, аккуратно, но настойчиво работая своей тростью.

Разумеется, мы с папой рванули вперед, и после одного особенно сильного толчка я вдруг почувствовала, как на папино пальто рядом с моей рукой легла еще чья-то маленькая холодная рука.

Я была шокирована, увидев, как эта рука залезла в папин карман и вытащила из него бумажник. Не раздумывая, я дернулась вперед и схватила воришку за запястье.

Бумажник скользнул назад в папин карман, а схваченный за запястье воришка негромко взвыл:

– Проклятье! Отпустите меня! Отпустите! Умоляю, мисс, не зовите полицию. Я хотел просто посмотреть на бумажник, а потом собирался положить его назад.

Незадачливый воришка оказался курносым, с ярко-синими глазами на перепачканном сажей лице.

– Не собирался, – прошипела я, не торопясь пока что звать полицейского. Этот воришка показался мне неудачником, а папа и мама всегда учили меня, что нужно быть доброй и милосердной к тем, кому в этой жизни повезло меньше, чем тебе самой. Впрочем, это вряд ли означает, что неудачникам позволено залезать в папин карман – любая доброта тоже должна иметь границы.

– Собирался. Честное слово, – возразил воришка, безуспешно пытаясь вырвать руку.

– Я не хочу сдавать тебя полицейским, но впредь держись подальше от наших карманов, понял? Поклянись.

– Клянусь. Клянусь. А теперь отпустите меня, у вас очень острые ногти.

Не такие уж они у меня острые на самом деле, просто я как следует запустила их в руку воришки. Это, конечно, не слишком учтиво, но, быть может, отучит его шарить по карманам.

– Поклянись могилой своей матери, – торжественно сказала я. Поработав и потолкавшись в музее, я знаю, насколько это серьезно – поклясться чьей-то могилой!

Воришка закатил глаза, глубоко вздохнул и с готовностью ответил:

– Все в порядке, клянусь могилой своей матери.

– Тогда ладно, – сказала я, выпуская его запястье. В знак признательности воришка коротко кивнул мне и тут же растворился в толпе.