Тени восторга - [67]

А, пожалуй, неплохо выглядит: от Консидайна к тебе (извини), от тебя к Филиппу, от Филиппа к Розамунде — вот тебе история религии! Верховный Исполнитель исчезает в морской пучине и оставляет своего кентерберийского собрата, дабы придать толику роскоши свадьбе моей невестки. Извини, что я иронизирую над Провидением, но не может ли оно иногда попробовать что-нибудь новенькое?»

О Роджере сэр Бернард ничего не сказал, хотя думал о нем, когда писал слова: «Верховный Исполнитель исчезает в морской пучине». На самом деле о судьбе Верховного Исполнителя никто ничего не знал наверняка, сплошные предположения. Сэр Бернард предполагал, что у Роджера на этот счет существует свое мнение, но не догадывался, насколько глубоки его переживания. А Изабелла ему не сказала.

Не сказала она ему и о том, насколько Роджер изменился после возвращения. Ей недоставало в нем знакомой воинственности и язвительности. Он по-прежнему досадовал на людское непонимание высоких истин, но уже гораздо меньше прежнего, по-прежнему иронизировал, но намного мягче, чем раньше. Она часто задумывалась, не ждет ли ее муж (да и она вместе с ним) возвращения несостоявшегося учителя.

Сам Роджер не говорил с ней об этом. Он отгородился от шумных европейских побед, от разговоров и поздравлений. Опять принялся за работу, делал кое-какие заметки для возможной статьи о поэзии Драйдена,[75] понимая, что это только часть большой предстоящей работы. Он должен попытаться увидеть сам и показать другим, что за частностями священного искусства кроется великая сила, которую он пока даже не смеет назвать. Но отныне и навсегда его удел — искать эту Силу, верить в нее, ждать ее прихода в мир. У других свои пути, а этот путь его.

Он часто задавал себе вопрос, что же на самом деле случилось в доме у моря. Неужели подводная лодка унесла лишь мертвое тело Верховного Исполнителя? Неужели его люди, заметив признаки неумолимого тления, предали тело морским глубинам или африканской земле? Ждала ли его могильная участь всех прочих смертных, или еще раньше оно было разрушено окончательно акулой или осьминогом? Порой он видел сны об акулах, дерущихся вокруг идущего ко дну тела Найджела Консидайна, а иногда видел другие сны. В этих снах тело несли к подводной лодке, лодка выходила в океан, а тело, лежащее в одном из отсеков, начинало меняться. Вокруг стояли люди и жадно следили за этими изменениями. И другие люди спешили издалека, чтобы поклониться тому, кто хотел дать им новый мир. Но чаще он видел все то же тело одиноко плывущим в бескрайнем море, видел, как открываются глаза, шевелятся руки, и в холодный труп быстро возвращается жизнь. Сила, дух, воображение, — какое бы название ни подобрал мало знающий и еще меньше понимающий человек, — оживляли мятежную плоть. Тело поднималось из воды, шагало по волнам, звало его… Алчные и жестокие обитатели глубин в ужасе бежали прочь. Тело принимало в себя набегающие волны, впитывало течения и приливы, потоки и водовороты, приобретало сияющую прозрачность. За ним больше не было моря, словно все оно, вливаясь в идущего, творило новое существо, тем не менее все еще остававшееся человеком. Соль морей придавала вкус сияющей плоти, подобно тому, как сэр Бернард приправлял свою жизнь иронией. Однако и соль оставалась лишь приправой, одним из элементов, составлявших это новое. Никто бы не стал отдавать ей предпочтением перед целым, поскольку такая попытка означала бы разъединение единого на множество, а задача нового человека состояла как раз в обратном. Ирония в лучшем случае могла поддержать одинокого пловца в море, но не могла усмирить море. Во снах Роджеру казалось, что обновленный человек приближается к африканским пескам или английским меловым скалам.

Если бы он вернулся! Если бы ему удался его великий опыт, цель его трудов. Если бы впервые среди всех живущих на земле он вырвал себя из мира теней, обрел бессмертную и преображенную жизнь, научился держать смерть в повиновении, а силу переживания сделал бы главной силой во вселенной!.. Если бы он вернулся, напевая песенку, навеянную великому поэту видением свободно порхающего Ариэля, улыбающегося слепоте непомерной боли и беспомощности непомерного обладания, хранителю легенд и толкователю власти… если бы он вернулся. Если бы сейчас, пока мир кричит о его поражении, загоняя ужас нашествия обратно в неведомые джунгли и топя в бесплодных разговорах проблески истины в его учении, если бы сейчас он еще раз пришел и осуществил свою угрозу! Если бы — тщетная мысль! — но если бы он вернулся…

КОНЕЦ