Тени восторга - [57]

— Здесь холодно, — резко сказал Кейтнесс, — пойдемте в дом. Вы видели Розенберга?

Роджер неохотно поднялся и вздрогнул, подумав о еврее.

— Нет, — сказал он. — Я про него начисто забыл.

— Интересно, что этот человек собирается с ним делать, — продолжал священник. — Полковник Моттре привез знаменитые драгоценности. — В его голосе звучала легкая насмешка, и Роджер понял, что желания и восторги покойного Саймона Розенберга были Кейтнессу совершенно чужды. А ведь это странно, подумал он, не такая уж большая разница между ними. Кейтнесс видит свой идеал в обращенных и прекрасных душах, украшенных добродетелями, а Розенберг видел свой в прекрасном теле, украшенном драгоценностями. Кейтнесс трудится на благо душ, ну а Розенберг наверняка думал, что его жене нравится носить драгоценности. Конечно, Кейтнесс считает, что души будут наслаждаться своей красотой гораздо дольше, чем миссис Розенберг смогла бы наслаждаться своей, проживи она хоть сто лет. Поэтому Кейтнесс, наверное, получает больше удовлетворения от воплощения своих желаний, чем Розенберг. Но для этого нужна сверхъестественная теория. Допустим, она у него есть, и у этой теории даже есть определенные преимущества перед многими другими, что, правда, еще не делает ее истинной. Как бы сильно человек ни хотел чего-нибудь, к истине это имеет мало отношения. А будь иначе, тело, лежащее сейчас в дальней комнате на диване, возможно, ходило бы по дому или даже подошло бы поговорить с ним… Роджера передернуло от ужаса. Избавляясь от жуткого видения, он поспешно спросил:

— Ну и что, драгоценности отдали Розенбергу?

— Нет, — ответил Кейтнесс. — Вряд ли Консидайн захочет с ними расстаться.

Роджер удивленно взглянул на него и довольно холодно произнес:

— Вы так сильно его ненавидите?

— Ненависть здесь ни при чем, — ответил Кейтнесс. — Он противопоставил себя Господу, а это свойственно грядущему Антихристу.

— Что за ерунда! — резко сказал Роджер. — Нашли тоже Антихриста! Что он такого сделал, чтобы заставить вас думать, будто он собирается украсть кучку драгоценностей?

— А что он такого сделал, — спросил через плечо священник, — чтобы заставить вас думать иначе? Разве он не погубил одних и не похитил разум у других? Если он захочет драгоценности, он их возьмет.

— Но он их не захочет, — воскликнул Роджер, — вот в чем суть. Я, наверное, мог бы, или Моттре может, но наш хозяин хочет их не больше, чем вы.

Дверь открылась, и в комнату вошли Моттре с Розенбергом. Старый еврей взглянул на них, а затем прошел в другой конец комнаты и сел. Моттре помедлил у двери, казалось, он не ожидал обнаружить здесь еще кого-то. Его темные глаза остановились на Роджере. Подойдя к нему, он тихо сказал:

— Я слышал, Нильсен и вправду умер.

Фраза прозвучала настолько безнадежно, что в комнате ощутимо повеяло смертью. Роджер только кивнул. Моттре отошел к Розенбергу и вполголоса заговорил с ним. Через пару минут к ним присоединился Кейтнесс. Роджер хотел было тоже поучаствовать в разговоре, но передумал. Он не понимал, что могли сказать друг другу Моттре с Розенбергом кроме пустых фраз. Насколько он помнил, Моттре должен был ждать капитана, кем бы этот капитан ни был. Его мысли вернулись к морю, и он внезапно подумал о подводных лодках. Возможно, Консидайн имел в виду именно это «движение». Как все запуталось! Цветистая риторика и дотошный реализм, учение о преображении и африканские шаманы, дирижабли и подводные лодки. Роджер подумал об Изабелле, сразу вслед за тем пришла мысль — не пора ли остановиться… нет, он не мог. Голод, годами терзавший его сердце и ум, должен быть удовлетворен. У каждого из них свой выбор. Вот если бы их выборы оказались по соседству… А сэр Бернард — что бы он подумал об этом доме, где мертвые пытаются вернуться к жизни, а сам он все ждет каких-то объяснений? Уставившись под ноги, Роджер подумал, что он только и делает, что ждет. Может быть, это пустая трата времени? Зачем он вообще нужен Консидайну?

Когда Роджер вынырнул из глубокой задумчивости, Консидайн был уже здесь. Не иначе как из воздуха соткался.

— Вестей пока нет, — сказал он. — Моттре, идемте со мной, я продиктую распоряжения генералам. Эти джентльмены в состоянии сами себя развлечь. — Он подошел к Роджеру, заглянул ему в глаза и сказал с улыбкой: — Вы все гоняетесь за мечтами, Ингрэм, но даже их маленькую силу не пропускаете через себя. Это все-таки работа. Вряд ли все случится само собой.

— Знаю, — ответил Роджер. — Я думал так: «Сгорая от стыда, взлетели вмиг бойцы».[66]

— Ну что же, это верно, — серьезно кивнул Консидайн. — Только пожелайте этого всем сердцем, а затем ощутите это в себе. Не нужно чересчур напрягаться, но и расслабляться не стоит. Мы скоро еще поговорим. — Он обернулся.

— Моттре?

Они прошли через холл и открыли дверь в комнату, где на столе стоял небольшой чемоданчик.

— Это драгоценности Розенберга, — сказал Консидайн. — Мы отдадим их немного погодя, а сейчас я хочу посмотреть на них. — Он достал из кармана ключ, открыл чемоданчик и высыпал на стол сияющую груду драгоценностей.

Камни сверкали, светились и мерцали — некоторые были в оправах, но великолепию большинства не мешало ничто. Консидайн смотрел на них, и если бы здесь был Роджер, он бы подумал, что груда драгоценностей и человеческая фигура противостоят друг другу, а между ними, стремительно уплотняясь, мечется чистая энергия. Человек вбирал в себя чарующую игру цветных граней, загадочных оттенков, но кристалл его воли оставался алмазно-прозрачным, глубоким и таинственным, тренированным, очищенным и питаемым многие десятилетия высшей страстью. На лице Консидайна появилась широкая улыбка, фантастическая красота камней приводила его в восторг, почти на глазах превращая чувство в состояние. Он протянул руку, поворошил камни, и они словно потускнели, отдавая ему силу своей красоты. Консидайн едва слышно смеялся, напевая про себя: «Навек вернувшись в цветы и листву».