Тени старой квартиры - [38]

Так грех неудовлетворенного тщеславия и вредная привычка привели к неожиданной встрече под жемчужно-серыми питерскими небесами. Завязалась странная дружба. Южный темперамент и врожденная мягкость характера Певуна, казалось, плохо сочетались с по-мужицки хитроватой, эмоциональной сухостью Перовского. Но в мемуарах читалось: «Мы были очень близки и много времени проводили вместе». Чем больше Перовский описывал Певуна (любовь к грузинской кухне, живет неподалеку от театра, обожает единственную дочь), тем меньше сомнений оставалось у Маши: под нехитрым прозвищем скрывался именно Бенидзе. И она все пыталась выловить в муторном, накручивавшем, как веретено, бессмысленные детали тексте хоть какую-нибудь мелочь, которую можно было бы использовать в расследовании. Тщетно. Маша обиженно кусала губы – вот уже, казалось бы, гнездовье сплетен про всех и вся и близкий друг… И что? И ничего. «Дочитаю до следующей главы и брошу», – с досадой пообещала себе Маша. Но, добравшись до конца, замерла. «Так получилось, – писал мемуарист, – что дружба с Певуном разбила мой брак». На фоне описания идеального товарищества фраза казалась особенно неожиданной. Маша откинулась на спинку стула, задумалась. Заза Отарович, судя по общим отзывам и сохранившимся фото, был необыкновенным красавцем. Плюс обаяние, плюс тенор – романтический голос по определению… Она повернулась к мужчине рядом.

– Ваша мама… – начала она неловко. – Зазе Отаровичу было, наверное, сложно отказать. Ничего удивительного, что она…

Мгновенно вскочив с кресла, Перовский-младший в два шага преодолел расстояние до стола, захлопнул с щелчком ноутбук. Холодно блеснули стекла модных очков.

– А при чем здесь моя мама, барышня? – усмехнулся он.

Ксения

Когда он позвонил в дверь, она была уже в полной боевой готовности – чуть кривовато накрашена (сломанная рука не добавляла умения, да и когда она умела хорошо краситься?) и полна решимости выставить его за дверь. Но сначала – сначала! – ей необходимо узнать, что это он вынюхивал? Зачем напросился к ней в дизайнеры? Ведь не ради же денег, это понятно! Но и версия романтического толка казалась Ксении все менее правдоподобной – да как бы он мог прельститься ею, и где – не на сцене филармонии в концертном наряде, а в больничном коридоре, в очках с толстыми линзами и замызганном халате! Права была мама, что это она о себе возомнила, если даже Петя обозвал ее уродиной и сбежал – из этой самой распрекрасной квартиры с видом на воду. А ведь Эдик – явно птица совсем другого полета! Ксения от обиды шмыгнула носом – впервые в ее небогатой мужчинами жизни ей попался такой: веселый, элегантный, внимательный. Все у него имелось, чего не было у маменькиного сынка в вечных застиранных рубашечках – Пети. И не то чтобы она успела влюбиться, но сама мысль, что он может быть влюблен в нее, наполняла душу головокружительным томлением. И вот пожалуйста! Привет тебе, правда жизни. Тебя, кстати, никто не звал.

Она выдохнула и распахнула дверь. Ледяное выражение лица сразу пропало всуе – нагруженный пакетами и бутылками, Эдик тщетно пытался удержать под мышкой коробку со стаканами, в кулаке – горлышко бутылки, а другая рука, с растопыренными, как крабьи клешни, пальцами держала еще с десяток полиэтиленовых пакетов.

– Помогай, – не слишком разборчиво произнес он, потому как придерживал подбородком целлофановую обертку – очередной букет роз.

Поэтому сразу на гневную тираду Ксения не решилась, а вместо этого неловко перехватила букет левой рукой.

– Колется. Я вроде как забыл, что у меня не пять рук, – потер подбородок Эдик, целуя ее с родственной непосредственностью в щеку – Эдикова щека после улицы была приятно прохладной и по-мальчишески гладкой. – Думал, шипы прорвутся и изранят до крови. Буду ходить героем. А так получился из меня только соцработник на дому.

Ксения молчала. Эдик скинул ботинки и прошел с пакетами на кухню, начал разбирать содержимое.

– Сейчас еще спущусь в машину – я приобрел тебе на первое время микроволновку и пароварку. К ним прилагаются целые кулинарные тома: можно что угодно готовить, – подмигнул он, выглянув к ней в коридор. – А сами агрегаты, в зависимости от ремонта, передвигать в любую комнату. Каково?

Ксения, доковыляв до кухни, молча прислонилась к дверному косяку. Он наконец поднял на нее глаза.

– С тобой все в порядке?

– Нет, – помотала головой она. – Со мной все не в порядке.

Эдик вскочил, обеспокоенно заглянул ей в глаза:

– Что случилось?

– Я звонила в больницу. Искала твою маму.

Эдик нахмурился:

– Зачем?

– Она еще там лежит?

– Да нет, выписалась. А что, собственно, происходит? – он сунул руки в карманы.

Ксения кивнула: она на его месте тоже сунула бы – чтобы скрыть дрожь. Впрочем, ее голос все равно дрожал сильнее.

– Происходит вот что: пару недель назад на меня напали и, возможно, превратили в профессионального инвалида. Я не знаю, кто это сделал и почему. А неделю назад появился ты. И оказался дизайнером.

– Ну да, – растерянно нахмурился Эдик.

– Ты сказал, что в больнице лежит твоя мать. Но никто с фамилией Соколовская там не лежал.

Она выжидательно смотрела на него. Он вынул руки из карманов и взял единственную, что у нее была не в гипсе, руку в свои.