Тени на стене - [16]

А время тащилось медленнее армейских фур, тарахтевших по дороге. После полудня, когда солнце прошло над головой, Нечаева стало клонить в сон. Но тут он увидел, как какой–то тупоносый грузовик, крытый брезентом, остановился на дороге, и сон с него как рукой сняло. Из кабины грузовика вылез солдат с деревянным ведром и рысцой побежал к лиману.

Солдат спустился с насыпи. Он шел, размахивая ведерком. Он был молод и беспечен. Подойдя к воде, присел на корточки. Раздался плеск. Деревянное ведерко плюхнулось в воду.

До солдата было шагов десять. Вытащив ведро из воды, он поставил его на камень и снял суконную куртку. Окатив себя водой, он рассмеялся и крикнул своему товарищу, оставшемуся в машине, чтобы тот присоединился к нему.

Гасовский поднял пистолет и взял солдата на мушку.

А тот, ничего не подозревая, снова нагнулся и зачерпнул воду.

И тут случилось неожиданное. Комары!.. Они налетели на солдата, облепили его мокрую спину. Шлеп, шлеп, шлеп… Солдат начал лупить себя по груди, по плечам. Схватив курточку, он принялся ею размахивать. Но где там, комары не отступали. И солдат не выдержал. Подхватив ведерко, он побежал, расплескивая воду.

Залив воду в радиатор, он вскочил в кабину, и мотор грузовика мощно взревел.

— Ай да комары–комарики, — сказал Гасовский, пряча пистолет под фуражку.

— Вполне сознательные, — подхватил Костя Арабаджи.

Вытащив зубами пробку, Костя приложился к фляге. Он проделал это уже не в первый раз. Глотнет и сразу отвернется, чтобы фляга не мозолила глаза. Но забыть о ней было свыше его сил. Как о ней не думать, когда она под рукой, а во рту сухо? Костю не смущало, что вода пахнет сукном. Лишь бы прохладно булькало в горле.

Увлекшись, он не заметил, как разделался со своим неприкосновенным запасом. Пусто!.. Растерянно хлопая своими белесыми ресницами, он в сердцах забросил флягу в камыши. На кой она ему теперь?!

Солнце прожигало до костей. Чахлые кустики акации, которые росли на берегу, совсем разомлели от зноя и отбрасывали на землю хилые тени.

— А теперь что будешь делать? — спросил Гасовский. — Ты хоть флягу подбери.

— Не знаю.

— Пей… — Сеня–Сенечка протянул Косте свою флягу. — У меня еще полная.

— Я глотну. Разок…

Оторвав флягу от губ, Костя вернул ее Сене–Сенечке и, утершись рукавом фланелевки, сказал:

— Сразу полегшало. Интересно, который теперь час?

— Третий… — ответил Гасовский. — Румыны, наверно, обедают.

Дорога была пуста.

Румыны обедают, а они должны сидеть в этой гнилой воде. Гасовский посмотрел на ребят, которые совсем приуныли, и сказал:

— Хотите услышать, как я однажды выручил датского принца?.. Не верите? Слово даю… В нашем театре ставили «Гамлета». Дали третий звонок, и помощник режиссера, помреж по–нашему, выглянул из–за кулис. Ну, зал набит битком, яблоку негде упасть, представляете? А Гамлета нет… Не то заболел, не то загулял. Офелия — вся в слезах, Клавдий, король датский, его сам Небесов играл, схватился руками за голову. Скандал! Тогда я подошел к помрежу и сказал: «Можете положиться на меня. Гасовский не подведет. Я эту роль наизусть знаю». И что вы думаете? Пришлось ему меня выпустить. Режиссер страшно обрадовался. Да у него, говорит, и внешность подходящая, как я раньше не заметил. Это у меня, значит. И вот я появляюсь в бархате, при шпаге…

Рассказывая, Гасовский так увлекся, что начал жестикулировать. Он изобразил помрежа, страдавшего одышкой, потом гордого актера Небесова и трогательную Офелию… Гасовский то выпячивал нижнюю губу, как Небесов, то таращил глаза, как помреж, то стыдливо хлопал ресницами, как Офелия.

— Публика два раза вызывала меня на бис, — сказал он.

— А что было потом? — спросил Костя Арабаджи.

— Потом? — Гасовский вздохнул. — На следующий день выздоровел наследный принц. Принцы — они живучие.

Небо было низким, пустым. По нему катился гул далекой артиллерийской канонады. А навстречу этому гулу, к передовой, снова тарахтели по большаку грузовики и обозные фуры.

Наконец солнце ушло в пыль, погасло, и степные дали стали лиловыми.

С моря подул свежак. II хотя по небу все еще прокатывался грозный орудийный гул, теперь — дело шло уже к вечеру — стал слышен хруст камыша.

— Лиман перейдем вброд, — сказал Гасовский.

Теперь совсем стемнело. Комары забесновались пуще прежнего. Гасовский побрел по скользкому дну. Остальные — за ним.

Перейдя лиман, они попали в известковую балочку, разделись и выкрутили клеши и фланелевки.

— Я эти места знаю, — сказал Нечаев. — Тут мой дед живет, пасечник. Близко.

— Тогда веди, — кивнул Гасовский.

До села было еще километров шесть. Нечаев повел друзей в обход огородами. Хата деда стояла на краю села, на отшибе. Неказистая такая хатенка. Румыны на такую вряд ли позарятся. Солдаты любят, когда в доме хозяйка, которая и обед сготовит, и белье постирает. А с деда какой спрос? В денщики он уже не годится, стар больно.

— А ты не сбился с дороги? — спросил Гасовский. — Мы уже вон сколько отмахали!..

Вместо ответа Нечаев поднял руку. Прислушался.

Вдалеке темнели деревья. За ними стояла хата.

— Я сам… — тихо сказал Нечаев. — Вы меня здесь подождите…

Он побежал к деревьям, притаился за тыном. Никого… Тогда он перемахнул в сад.