Тени и отзвуки времени - [92]
— Прошу не искажать мою неотразимую внешность!
Мастера, — за неимением клиентов они сами восседали на табуретах перед зеркалами и, чтоб не испортить руку, тихонько клацали длинными ножницами, — как по команде, дружно уставились на него.
— Смотрите не переутомитесь, — снова засмеялся он и двинулся дальше.
Городок был совсем невелик; Кхэу и сам не заметил, как очутился на окраине. Тут на глаза ему попалось небольшое кафе. Выглядело оно необычайно уютным и привлекательным, может быть, потому, что не было в нем никаких сверхсовременных кухонных приспособлений, которые почему-то всегда вызывали у Кхэу мысль о гильотине. Термосы, посуда — стеклянные стаканы, чашки с блюдцами, тарелки, — все было чисто вымыто, и девушка, подававшая кофе, могла бы сойти за пример аккуратности и чистоты; но здесь не чувствовалось той «медицинской стерильности», один лишь вид которой лишает еду и питье всякого вкуса.
— Нет, спасибо, — ответил он на вопрос девушки, — я кофе не пью. Взбейте мне, пожалуйста, яйцо с сахаром.
Решив, пока девушка готовит крем, полюбоваться на шоссе, он вышел на крыльцо, огляделся и вдруг радостно воскликнул:
— Вот удача! Сапожник прямо под боком.
Быстро сняв сандалии, он протянул их старику, который с очками на носу сидел в самом центре диковинного мира, сотворенного из обрезков кожи и автомобильной резины — черной и красной.
— Дедушка, — попросил он, — будьте добры, прошейте эти перепонки. Боюсь, они у меня на полдороге распрощаются с подошвами. Я постою, подожду.
— Нет уж, — сказал за спиной у него чей-то голос, — вы, дедушка, сперва меня отпустите. Нас как-никак с конем двое.
Тут только Кхэу разглядел, что старик колдует над седлом с оборванными тороками.
— Прошу вас, — окликнула его девушка, — крем готов.
Послышался какой-то неясный гул, он звучал все ближе и ближе. Кхэу насторожился: «Черт, неужели опять самолеты?!»
— Нет-нет, — словно угадав его мысли, сказала девушка, — это повозки.
Она оказалась права. Выйдя — на всякий случай — за дверь, Кхэу увидел целую вереницу новехоньких повозок. Они были нагружены с верхом солдатскими одеялами и военными мундирами, только что окрашенными желто-зеленым соком кой[159]. Груз раскачивался и подпрыгивал на камнях и ухабах. Ополченцы, подталкивавшие повозки, — тоже, конечно, в новой форме, — вид имели внушительный и солидный. Торопыга, ожидавший седло, разъяснил всем смысл происходящего:
— Да-а, товарищи, нынче куда ни глянь — во всем свой порядок: власти вникают в каждую мелочь. Ну а снабжение войск: обмундирование, провиант — тут без повозок да быков не обойтись. Много ли на коромыслах перетаскаешь? В наше время, когда все идет по науке, коромысло — штука отсталая. Думаете, случайно всюду мостят насыпи, расширяют колеи? Вся сила теперь в хороших дорогах! Или возьмите обувь, — тут он подмигнул собравшимся, — обувь — великое дело. Оттого и дедушка наш — сапожник — первый человек. Хороши бы мы были без резиновых сандалий! Кого ни возьми, каждый на каучуковом ходу. — Парень с седлом снова подмигнул слушателям и спросил: — А вы, дедушка, обратили внимание: комсостав-то весь нынче расхаживает в кожаных ботинках? Говорят, к концу года и рядовым выдадут по паре ботинок. Любой марш-бросок будет нам нипочем.
Старик оторвался от работы и сквозь очки испытующе глянул на оратора.
Здесь, в городке, на что ни кинь взгляд, все было Кхэу по душе. Даже закатное солнце, светлою желтизной ложившееся на старые и новые тростниковые крыши, казалось особенно мягким и приятным. Наверху, в горах, где служил Кхэу, вечернее солнце светило резче, и лучи его были какими-то блеклыми и бесцветными. Золотистые зайчики прыгали по круглым бокам металлических кружек, по стеклянным колпакам фонарей и тускло отсвечивавшим конусам рупоров в лавке жестянщика. Нет, невмоготу было Кхэу молча сидеть в кафе, и он, единым духом доев свой крем, выбежал на затопленную солнцем дорогу.
Став рядом с жестянщиком, он долго не мог оторвать глаз от фонарей, рупоров, кружек и коробочек для шприца с ампулами. «Да-а, — думал он, — вот бы преподнести такой рупор нашему Отделу информации, начальник возликовал бы!.. И хорошо бы купить для нашего врача коробку и футляры… Все больные небось бы разом выздоровели… А фонарь! Сунул его в рюкзак — и шагай, а по ночам на привале извольте — собственное освещение. Работай, не хочу. Мог бы, все б отсюда унес!»
Старый жестянщик ловко управлялся с листком французской жести, нарезая его на ровные длинные полосы. Рядом в печи багровели угли и ворчал тигель с расплавленным оловом. Зажатые щипцами полосы жести быстро закручивались в кольца. «Здорово!.. — думал Кхэу. — Много ли надо, один вот такой мастер сразу бы оживил наш горный базарчик».
Четверо жеребцов, жевавших траву у коновязи, рядом с кузницей, вдруг, словно учуяв поблизости кобылу, громко заржали, а один даже встал на дыбы. Кхэу перебежал туда и, подперев щеку кулаком, застыл у дверей кузницы, глядя, как подковывают коня. Мерно вздыхал кузнечный мех. На почерневшем от грязи и копоти простенке висели образцы «местной продукции»: ножи, тесаки и даже сабли, сделанные на японский манер; рядом с оружием, лезвия которого зловеще отсвечивали в багровых вспышках огня, висели остро отточенные серпы — близилась жатва. Кхэу нравилось все в здешней кузнице. Дыхание мехов вздымало летавшую в воздухе пыль и золу. Но он не замечал этого, глядя с улыбкой на бородатого кузнеца, словно сроднившегося с раскаленным железом и звонким молотом, на маленькую девочку, державшую за повод смирную лошадь, которую должен был подковать кузнец.
Однажды в начале лета на рыболовную базу, расположенную на Ладоге, приехали трое мужчин. Попали они сюда, казалось, случайно, но вероятно, по определенному умыслу Провидения. Один – профессор истории, средних лет; второй – телеведущий, звезда эфиров, за тридцать; третий – пожилой, очень образованный человек, непонятной профессии. Мужчины не только ловят рыбу, а еще и активно беседуют, обсуждая то, что происходит в их жизни, в их стране. И еще они переживают различные и малопонятные события. То одному снится странный сон – волчица с волчонком; то на дороге постоянно встречаются умершие животные… Кроме того, они ходят смотреть на петроглифы – поднимаются в гору и изучают рисунок на скале, оставленный там древними скандинавами…
Наверно, редкий человек сегодня не замечает, как меркнут в нашей жизни простые общечеловеческие ценности – дружба, участие, благородство, уважение, и как расцветают – малодушие, тщеславие, стяжательство, подлость, обман. Как так случилось, что за каких-то два десятилетия мир внутри нас так изменился? Эта книга ориентирована на читателей разного возраста и предназначена для семейного чтения.
Роман «Год, год, год…» (в оригинале «Где ты был, человек божий?») был выпущен «Молодой гвардией» и получил много добрых отзывов читателей и прессы. В центре романа — образ врача, сорок лет проработавшего в маленькой сельской больнице, человека редкой душевной красоты, целиком отдавшего свою жизнь людям.
Автор – профессиональный адвокат, Председатель Коллегии адвокатов Мурадис Салимханов – продолжает повествование о трагической судьбе сельского учителя биологии, волей странных судеб оказавшегося в тюремной камере. Очутившись на воле инвалидом, он пытается строить дальнейшую жизнь, пытаясь найти оправдание своему мучителю в погонах, а вместе с тем и вселить оптимизм в своих немногочисленных знакомых. Героям книги не чужда нравственность, а также понятия чести и справедливости наряду с горским гостеприимством, когда хозяин готов погибнуть вместе с гостем, но не пойти на сделку с законниками, ставшими зачастую хуже бандитов после развала СССР. Чистота и беспредел, любовь и страх, боль и поэзия, мир и война – вот главные темы новой книги автора, знающего систему организации правосудия в России изнутри.
Однажды утром мать Деминя Гуо, нелегальная китайская иммигрантка, идет на работу в маникюрный салон и не возвращается. Деминь потерян и зол, и не понимает, как мама могла бросить его. Даже спустя много лет, когда он вырастет и станет Дэниэлом Уилкинсоном, он не сможет перестать думать о матери. И продолжит задаваться вопросом, кто он на самом деле и как ему жить. Роман о взрослении, зове крови, блуждании по миру, где каждый предоставлен сам себе, о дружбе, доверии и потребности быть любимым. Лиза Ко рассуждает о вечных беглецах, которые переходят с места на место в поисках дома, где захочется остаться. Рассказанная с двух точек зрения — сына и матери — история неидеального детства, которое играет определяющую роль в судьбе человека. Роман — финалист Национальной книжной премии, победитель PEN/Bellwether Prize и обладатель премии Барбары Кингсолвер. На русском языке публикуется впервые.
Либби Миллер всегда была убежденной оптимисткой, но когда на нее свалились сразу две сокрушительные новости за день, ее вера в светлое будущее оказалась существенно подорвана. Любимый муж с сожалением заявил, что их браку скоро придет конец, а опытный врач – с еще большим сожалением, – что и жить ей, возможно, осталось не так долго. В состоянии аффекта Либби продает свой дом в Чикаго и летит в тропики, к океану, где снимает коттедж на берегу, чтобы обдумать свою жизнь и торжественно с ней попрощаться. Однако оказалось, что это только начало.