Тени былого - [13]

– Дитя мое, когда граф Сен-Вир расспрашивал тебя сегодня вечером, что ты ему отвечал?

– Но откуда вы знаете, монсеньор? Я вас не видел.

– Возможно. И конечно, на мой вопрос ты ответишь, когда сам сочтешь нужным.

– Прошу прощения, монсеньор! Господин граф спросил меня, где я родился. Я не понял, для чего ему нужно это знать.

– И, полагаю, так ему и сказал?

– Да, монсеньор, – кивнул Леон и поднял на него лукаво заблестевшие глаза. – Я подумал, что вы не рассердитесь, если с ним я буду немножко неучтив? – Он увидел, как изогнулись губы герцога, и покраснел от радости, что вызвал у него улыбку.

– Весьма проницательный вывод! – заметил Джастин. – Ну, и ты сказал?..

– Что не знаю, монсеньор. И ведь это правда.

–Утешительная мысль!

– Очень, – согласился паж. – Мне не нравится лгать.

– Да? – против обыкновения Эйвон словно бы поощрял пажа говорить, и Леон охотно продолжал:

– Да, монсеньор. Конечно, иногда иначе нельзя, но мне это не нравится. Раза два я лгал Жану, потому что боялся, но ведь это была трусость, n'est-се pas? По-моему, нет ничего дурного в том, чтобы лгать врагу, но нельзя лгать… другу или… или тем, кого любишь. Вот это было бы черным грехом, правда?

– Поскольку я не помню, любил ли я когда-нибудь кого-нибудь, искать у меня ответа на такой вопрос вряд ли стоит, дитя мое.

Леон поглядел на него очень серьезно.

– Никого? – переспросил он. – Вот я люблю не так уж часто, но раз полюблю, то навсегда. Я любил мою матушку, и кюре, и… и я люблю вас, монсеньор.

– Извини? – Эйвон несколько растерялся.

– Я… я только сказал, что люблю вас, монсеньор.

– Я полагал, что ослышался. Разумеется, это весьма лестно, но, по-моему, ты сделал неразумный выбор. Не сомневаюсь, что в людской постараются исправить твою ошибку.

Большие глаза сверкнули.

– Они не посмеют!

Герцог поднес лорнет к глазам.

– Неужели? Ты такой грозный?

– У меня вспыльчивый характер, монсеньор.

– И ты не преминешь использовать его для моей защиты. Весьма забавно. Ты уже накидывался… на моего камердинера, например?

Леон тихонечко презрительно фыркнул.

– Он, монсеньор, просто дурак.

– До прискорбия. Я нередко это замечаю.

Тем временем они подошли к дому Эйвона, и ожидавшие лакеи распахнули двери. В вестибюле Эйвон остановился, и Леон выжидательно посмотрел на него.

– Можешь принести вино в библиотеку, – сказал герцог и направился туда.

Когда вошел Леон с тяжелым серебряным подносом, Джастин сидел у камина, поставив ноги на решетку. Из-под полуопущенных век он следил, как паж наливал бургундское в рюмку. Леон подал ее ему.

– Благодарю. – Эйвон улыбнулся удивлению, которое вызвала у Леона такая непривычная вежливость. – Без сомнения, ты воображал, что я не слишком хорошо воспитан? Можешь сесть. У моих ног.

Леон тотчас устроился на коврике, скрестив ноги по-турецки, и посмотрел на герцога растерянно, но с явной радостью.

Джастин отхлебнул вина, все еще глядя на пажа, а потом опустил рюмку на столик у своего локтя.

– Я поставил тебя немножко в тупик? Я хочу, чтобы меня развлекали.

– Но что мне для этого сделать, монсеньор?

– Можешь продолжать свои рассуждения. Твои юные взгляды на жизнь очень забавны. Так прошу тебя!

Леон неожиданно засмеялся.

– Я не знаю, что сказать, монсеньор! По-мрему, ничего интересного я рассказать не могу. Я болтаю – слишком много болтаю, говорят они, – но все это пустое. Мадам Дюбуа позволяет мне болтать, но Уокер… о, Уокер очень строгий и скучный.

– Но кто такая мадам… э… Дюбуа?

Глаза Леона широко раскрылись.

– Но она же ваша домоправительница, монсеньор!

– Право? Я ее никогда не видел. И что же– она внемлет бездыханно?

– Монсеньор?

– Не важно. Расскажи мне о своей жизни в Анжу. До того как Жан увез тебя в Париж.

Леон устроился поудобнее, а поскольку ручка кресла, в котором сидел герцог, выглядела очень удобно, он прислонил к ней голову, не подозревая, что непростительно нарушает этикет. Но Эйвон ничего не сказал, взял рюмку и отпил вина.

– В Анжу… Теперь это все так далеко! – вздохнул Леон. – Мы жили в небольшом домике, и там были лошади, коровы, свиньи – ну, много всяких животных. И моему отцу не нравилось, что я не хочу притрагиваться ни к коровам, ни к свиньям. Понимаете, они были такие грязные! Матушка сказала, что на ферме я работать не должен, и поручила мне кур. Это было не так противно. Одна рябая курочка… Жан утащил ее, чтобы подразнить меня. Он был такой, Жан, вы понимаете? Ну, и господин кюре. Он жил неподалеку от нашей фермы в домике при церкви. И он был очень, очень хороший и добрый. Давал мне сласти, когда я хорошо выучивал уроки, а иногда рассказывал сказки… такие чудесные сказки про фей и рыцарей! Я был тогда совсем маленьким, но я отлично их помню. А мой отец говорил, что не подобает священнику толковать о том, чего нет, – вроде фей. Я не очень любил отца. Он был как Жан… немножко. А потом началась чума, люди умирали. Меня взял к себе кюре… но монсеньор все это уже знает.

– В таком случае расскажи про свою жизнь в Париже, – сказал Джастин.

Леон прижал затылок к мягкой ручке и задумчиво уставился на пламя. Свечи в канделябре на столике возле Эйвона отбрасывали золотистый свет на медные кудри, и они словно пылали. К герцогу был повернут тонкий профиль Леона, и Джастин смотрел на него с непроницаемым выражением, замечая каждое движение красивых губ, каждый взмах темных ресниц.