Тенеграф - [9]

Тем временем Эльхандро отряхнул ладони от кусочков бумаги, положил их на плечи Федерико и сказал, заглядывая ему глубоко в глаза:

— Беги на улицу Аламинхо, там спроси дом вдовы Родрихи. Комнату на втором этаже нанимает некий Арахон И’Барратора. Приведи его как можно скорее.

— А если он не захочет идти?

— Скажи, что это дело жизни и смерти. Скажи еще, что на весах — честь королевской династии, а может, и судьба всей Серивы. А если он все еще не пожелает идти, то скажи ему, чтобы он вспомнил о Риазано.

— Резано?

— Риазано, дурачок.

— Как та славная битва?

— Ступай уже!

Помощник исчез, грохоча сапогами по деревянным ступеням. Камина же вернулся мыслями к содержанию письма.

Хотя он стоял под лучами солнца, почувствовал холодную дрожь.

ІІІ

И’Барратора шагал узкими улочками портового квартала, где солнце никогда не доходило до мостовой, а отвесные стены вставали высоко в небеса и почти соединялись там, оставляя лишь крохотную, неровную линию синевы. Перед Арахоном вышагивала женщина — он осматривал ее взглядом мясника, который, глядя сквозь кожу и одежды, сосредотачивается на работе мышц и костей в поисках скрытого изъяна. Пришел он к выводу, что у девушки некогда была сломана левая нога, наверняка в голени, это было очевидно, принимая во внимание, как она ставит стопу. Но как знать, может она выучилась такой походке, чтобы смущать слишком внимательных поединщиков?

Арахон раздумывал, не стоит ли ему исчезнуть в одной из подворотен или боковой улочке, признав дело с Аркузоном несостоявшимся. Избегать ненужного боя он никогда не считал бесчестием. Но едва только заметил подходящую для такого возможность, перед глазами его встало залитое кровью лицо, то самое, что мучило его прошлой ночью. Лицо товарища, который еще вчера жил, а нынче был уже мертв.

Арахон знал, что должен взглянуть Аркузону в глаза. Задать ему один-единственный вопрос.

Женщина замедлила шаг. Теперь впереди была небольшая площадь и белеющий на солнце фасад старого суконного склада. Из темного входа веяло могильным холодом, облупившаяся вывеска скрипела под порывами ветра. В окнах домов, что тесно обступали площадь, не видно было ни единого лица. Изнутри же не доносилось ни звука.

И’Барратора прикрыл глаза, втягивая поглубже воздух. Казалось ему, что он чувствует запах нервного пота, не знал только, не своего ли собственного. Как бы невзначай он положил руку на пояс, сразу у рукояти рапиры. Люди, у которых нет дурных намерений, чаще всего договаривались встречаться при свете дня, поскольку бой среди солнечных теней был почти невозможен. Темный же склад был идеальным местом, чтобы устроить засаду.

Они вошли внутрь.

В длинном помещении с деревянным дощатым полом, освещенном лишь слабыми светильниками, на деревянных рамах громоздились длинные свертки материи, один на другом, до самого потолка. Толстые рулоны глушили звуки, все в помещении словно происходило за толстой завесой. За каждой кипой шерсти и льна мог таиться наемный убийца.

И’Барратора не любил такие места.

Он снова прищурился, пытаясь уловить ухом хоть какие-то звуки. Ему казалось, что где-то в глубине склада, приглушенное шумом ветра и моря, раздается свистящее, неглубокое дыхание.

У убийц редко бывают больные легкие.

— Господин Аркузон! — позвал И’Барратора громко. — Вы хотели со мной поговорить.

Мужчина, стоило его позвать, вышел. Был он низким, слегка прихрамывал, у него были ввалившиеся глаза и коротко остриженная седеющая борода. Тип человека, самый вид которого пробуждает дурные мысли насчет острых кинжалов и флаконов с ядом.

Реальто Аркузон, однако, не был ни вымогателем, ни грабителем: всего лишь купцом, хотя и беспощадным. Приложил он руку ко всем возможным предприятиям: от заморской торговли через ростовщичество и контрабанду — до продажи малых должностей в портовой администрации. О нем шла слава как о человеке, который может решить все что угодно. Потому часто нанимали его сильные роды, которые сами не желали пятнать руки контактами с обычными преступниками.

Последний год Аркузон был для И’Барраторы кем-то средним между импресарио и меценатом, хотя проклятый Д’Ларно, друг Арахона, который всегда над ним подсмеивался, утверждал, что существует слово получше, чтобы описать связывающие их отношения: «сводник».

— Птички напели мне, — начал Аркузон холодным тоном, — будто Эрнесто Родригано вчера ночью доехал домой, съел ужин, искупался и даже затащил в постель служанку, которая утром жаловалась на боли в пояснице. Это воистину удивительная демонстрация жизненных сил для того, кто, моим разумением, должен быть мертвым.

— Родригано сбежал, — спокойно ответил И’Барратора. — Мы почти его поймали. Тенесилки подействовали, один конь перешел на другую сторону, карета была заблокирована. Мы уже думали, что он не сбежит.

— И что же случилось?

— Он нас ждал. Было с ним двое приближенных. Ариего же, мой ученик… Он обратился против меня. Родригано сбежал, когда бой начал принимать несчастливый для него оборот.

Аркузон глянул чуть в сторону, поверх левого плеча своего собеседника, и Арахон сразу понял, что кто-то стоит у дверей, блокируя ему дорогу к бегству. Однако знал он и то, что не может себя выдать. Предпочитал, чтоб купец думал, будто имеет над ним преимущество.