Тень Желтого дракона - [106]

— Неужели и на пятый день приступа мы не сможем взять город?! — возмутился Чжао Ши-чэн.

Ли Гуан-ли угрюмо молчал.

— Дым! Вон на той высокой горе! — с тревогой в голосе сообщил буцюй, стоявший немного ниже на той же земляной насыпи.

Ли Гуан-ли, чуть повернувшись в сторону горы Улугтаг, лишь краем глаза посмотрел на дым, как будто давно ожидал его. В это время взревели карнаи на крыше Арка в осажденном кенте. Чжао Ши-чэн ругался сквозь зубы, посматривая то на стены кента, то на дым на склоне горы. Ли Гуан-ли со скрытым презрением глядел на управителя войском.

— Там еще и пыль! Наверное, опять едут. Послать буцюя к Ли Чи?

— Он еще не ослеп! — спокойно, но подавленным голосом ответил Ли Гуан-ли.

Спустя немного времени присланный от Ли Чи буцюй сообщил:

— Их около сотни! Но толмачи говорят, что это не даваньцы. Они иначе одеты: их платье из теплой шерсти.

— Пусть схватят хоть одного из них живым! — сказал Ли Гуан-ли.

— Один упал с коня. Остальные ускакали. Его допрашивает сам хаохоу.

— Пусть приведут сюда!

Буцюй поскакал обратно и вернулся с двумя пешими шэнбинами, ведущими схваченного пленного.

— Откуда ты? — спросил сам Ли Гуан-ли. Толмач поревел его слова.

— Из Рашта.

— Где это?

— Далеко, за теми горами… — Пленный указал рукой в сторону Улугтага.

— Кто вас прислал?

— Наш бек.

— Ты совсем молод. Разве ты воин? Почему тебя послали с ними? — Ли Гуан-ли хотел добиться расположения юноши, чтобы получить от него нужные сведения.

— Я присоединился к ним по пути. Я неплохой джигит. Они согласились взять меня с собой.

— Вас очень мало. Как бы вы прорвались через наших?

— Мы зажгли огонь. Эршийцы узнали, что мы уже здесь.

— Еще едут ваши?

— Едут. Очень много. Они приедут через Ош. А мы прямо через перевал.

Толмач сказал, что пленник говорит на каком-то из говоров языка согдийцев. Юноша не обманывает, он горец.

Ли Гуан-ли дал знак увести пленного. Настроение его было окончательно испорчено. Теперь начнут стекаться отовсюду соседи даваньцев. Вот плоды затяжной осады! «Худшее из всего — осаждать крепости!» Только за прошедшие четыре дня войско Хань потеряло около шести тысяч! Осталось не более тридцати тысяч воинов… Прошел всего месяц с лишним с тех пор, как шэнбины вступили на землю Давани, и половина войска, переданного Сыном Неба под предводительство Ли Гуан-ли, уже потеряна. А Эрши не покорен, и число даваньцев, нападающих извне, хотя медленно, по все же увеличивается! Не обязательно добиваться сдачи Эрши. Можно просто сровнять его с землей! Пусть Ли Гуан-ли назовут не покорителем, а испепелителем Эрши!..

Пленного юношу увели подальше от цзянцзюня. Вновь назначенный вместо убитого даваньским пленным беком старший буцюй велел двум шэнбинам принести соломорезку.

— Зачем она понадобилась? — спросил один шэнбин другого.

— Не знаю. Наверное, будем резать му-су для коня цзянцзюня.

— Ты в самом деле безголовый! Ничего не соображаешь. Будем резать того лу-ну!

— Он так молод! Может, кого-нибудь другого?

— А кого другого? Если другого, то только тебя, Ань-ши!

— Не шути, Жэн Чэ!

Связанного по рукам и ногам пленника буцюи приволокли к соломорезке.

— Завязать ему глаза? — спросил буцюй своего старшего.

— Не мудри! Делай то, что тебе велено.

Буцюи подложили юношу под лезвие соломорезки.

— Шэнбин! — велел старший буцюй Ань-ши. — Ты нес соломорезку. Ты же и отрежь ему ноги! Пусть завидуют тебе другие шэнбины.

Ань-ши опустил лезвие соломорезки на ноги пленника. Брызнула кровь. Вдруг Ань-ши, отпустив рукоятку, отошел в сторону, бормоча:

— Я не могу этого сделать! В бою, не моргнув, отрубил бы ему голову. Но он же связан по рукам и ногам! Пусть это сделает кто-нибудь другой…

Разозлившийся старший буцюй, хлестнув Ань-ши плотью, заорал:

— Кто беспощадно вырвет душу врага Сына Неба?

— Я!

— Как тебя зовут?

— Жэн Чэ.

— Вижу, ты из рабов! Но Сын Неба даст тебе свободу, а таких, как этот трус, обратит в ту-ну!

Во время этой сцены пленный юноша опомнился: да, он знал, что обречен, но он не предполагал, что его будут мучить так жестоко. О таком он не подумал, когда соглашался притвориться упавшим с коня и лгать врагам, говоря, что он из Рашта и скоро оттуда придет многочисленная подмога эршийцам. «Рахшанак, тебя и в самом деле могут принять за человека из Рашта. Твой говор, голубые глаза, твоя светлая кожа — все, как у горцев», — сказал Марданбек, посылая его вместе с несколькими десятками отобранных чакиров. Перед выездом переодетые по-раштски чакиры пели песню о Шираке, так быстро распространившуюся среди даваньцев за последние дни:

О Ширак, Ширак! Славный малый!

Ты принял смерть свою стойко!

Рахшанак старался петь громче других. Он гордился тем, что сделает не менее важное дело, чем Ширак. Но ведь Ширака не мучили так, как его, Рахшанака. Растерявшиеся, остервеневшие персы просто не додумались до этого, они разом прикончили Ширака. Рахшанак вдруг почувствовал себя беспомощным мальчуганом. Ему захотелось укрыться в объятиях Ботакуз, когда-то согревшей его сестринской лаской. Перед глазами Рахшанака возникло заботливое лицо Туранбалги, приютившего и вылечившего обожженного сироту, ученика вспыльчивого кузнеца. Рахшанаку захотелось сесть на коня за спиной ясаула Тохтара, крепко обняв его за пояс, чтобы он, как в детстве, увез его далеко-далеко. Рахшанак невольно взглянул вокруг, словно ища широкоплечих смельчаков Камчи и Бургута, которые вырвали бы его из рук этих двуногих зверей. Чудом спасшийся от гибели в подземелье Кан-и Гута, Рахшанак надеялся, что судьба улыбнется ему еще раз.