Тень волка - [30]

Я снял поводок и шагнул в денник. Огромный пес, спрятавший под себя задние лапы, с головой, распростертой на передних, со зрачками, сузившимися во внезапном пламени свечи до размеров кончика карандашного острия, выглядел довольно устрашающе. Но после нашего знакомства, состоявшегося предшествующим вечером, я не ожидал от него никакой враждебности.

– Подойди ко мне, Де Рец, – отрывисто произнес я и наклонился над ним, чтобы защелкнуть поводок на его ошейнике, как вдруг зверь, не издав ни единого предостерегающего рычания, бросился на меня. Не будь эсквайр Киллиан столь заинтересован в этом великолепном животном и не зайди он по этой причине следом за мной в денник, не окажись в его руках его ружье, громадные клыки волкодава вонзились бы в мою руку, которую я, защищая свое горло, вскинул вверх. Когда это произошло, приклад ружья отшвырнул эту ошеломленную своевременным ударом скотину к стене. Дрожащее животное, огрызаясь, заметалось перед нами.

– Ей-Богу! – в ярости и гневе воскликнул я. – Дядя Баркли, передайте мне этот висящий на стене кнут. Нет, дайте мне его. Этот парень нуждается в хорошем уроке.

Но дядя не позволил мне сделать этого.

– Выйдите, Роберт, – с совершенно белым лицом приказал он мне. – И вы тоже, эсквайр.

Это животное отличается злобным нравом. Но принадлежит оно не нам. Если бы это был наш пес, он бы получил пули, а не удары кнута.

– Собака не посмеет когда-либо… – начал настаивать я, и в этот момент среди нас появилась Фелиция в накинутой поверх ночной рубашки длинной отделанной мехом мантилье; ее распущенные волосы ниспадали на плечи и были великолепны на фоне яркого синего цвета ткани.

– Что здесь происходит? – удивленно воскликнула она. – Бедный Де Рец? Когда я услышала ваши голоса, я подумала, что Генри, должно быть, внезапно заболел… – И затем, когда дядя объяснил девушке ситуацию, она отрывисто произнесла: – Но вы забыли Де Рец – француз. Он быстро учится. А вы все вошли сюда глубокой ночью и в таком возбуждении… – И раньше, чем кто-либо из нас смог воспрепятствовать ей, девушка опустилась коленями на солому денника и положила свои руки на громадную голову этого зверя, чей хвост в это время от наслаждения с глухим стуком бился о деревянную обшивку конюшни.

Мгновением ранее я мог бы преклонить колени у ее маленьких, одетых в комнатные туфельки обожаемых ножек. Сейчас же, глядя на ее тихую проникновенную нежность и ласку, с какими девушка обнимала эту звериную голову обжоры с высунутым языком и торжествующими над нами глазами, я в гневе отвернулся от нее.

– Дайте мне поводок, кузен Роберт, – сказала она. – Сейчас, Де Рец, сейчас, мосье Кардинал, s'il vous plais. Il faut sortir pour chasser ie loup avec ces deux braves gentilhommes ici. Comprenez vous mon francais mauvais Americain?[1]

Собака, словно она действительно поняла слова девушки, нетерпеливо подвывая, вскочила на ноги.

– Будь хорошим, Де Рец, – сказала девушка и вложила петлю поводка в мою руку. Пес, натянув поводок, потащил меня к двери. Фелиция наклонилась и запечатлела легкий поцелуй между его остроконечными торчащими вверх ушами. Эсквайр Киллиан успокоил себя несколько высокопарным комплиментом – из «Королевы фей», я полагаю, во всяком случае, о Юне и Лионе. И мы ушли.

– Я никогда не видел ничего более прелестного, – сказал эсквайр, когда мы вышли на улицу, – чем та картина, на которой ваша юная леди обнимала этого волкодава.

– Ну, – проворчал я, – о вкусах не спорят.

– Ревнуете к собаке? – усмехнулся эсквайр. – Вы должны были до своего отъезда видеть хозяина этой твари. Я слышал, что французы удивительны в обращении с женщинами, но – мой Бог! – мне было так забавно наблюдать за ним, пытающимся ухаживать за ней!

Глава IX. В снежных сумерках

Когда мы вновь оказались в безжизненном и заиндевелом саду старого Пита, Де Рец, обнюхав ступени крыльца, в возбуждении потянул меня к промерзшему парнику. Затем, подняв свою голову и издав единственный глубокий горловой лай, он так стремительно повлек нас через пролом в разрушенной стене и сквозь маленькую рощицу за домом, что мы едва могли угнаться за ним. Не задерживаясь, мы обогнули вершину Холма Повешенных – и это было дурным предзнаменованием, как я вспоминал впоследствии – затем миновали пастбище фермера Бьюкона и восемьдесят акров холмистой, вспаханной под пары земли Корнелиуса Тернера. Мы пересекли канал Ван Несса в том месте, где человек может перепрыгнуть его, а затем стали быстро вскарабкиваться по крутому склону, углубляясь в чащу графского леса. В чистом лунном свете за деревьями леса вдруг мелькнула добрая полумиля вспаханной земли, перед которой мы застыли, истекая потом; и вдруг огромная собака потянула за поводок с такой силой, что мое запястье, затянутое петлей, пронзила боль.

Солнце к тому времени уже перевалило через верхушки деревьев, и мы оказались, должно быть, если считать по прямой, в добрых восьми милях от дома, когда Де Рец наконец прервал свой бег. Окаймленный узкой прибрежной полосой, горный пруд, воды которого рябил легкий ветерок, расстилался перед нами. Волоча меня то на дюжину шагов влево, то на две дюжины шагов вправо, огромное животное, растерянно обнюхивало землю у своих ног; на высохших стеблях травы мерно дрожали грушевидные капли росы, и тонкий ледок вокруг копьевидной увядшей осоки покрывали лучи тонких трещин.