Тень волка - [2]

В тот момент, когда я показывал французу его временное жилище, он сделал мне предложение стать его проводником в пешей прогулке по нашему городку. Я начал было говорить ему, что в этих местах трудно встретить что-либо интересное, особенно для такого человека, как он, что я бывал в Париже и знаю, что европейские городки, даже небольшие, куда привлекательнее для любителей путешествий, чем наш. Но он остановил меня своим тихим грудным смехом и поднятой в знак протеста пухлой белой рукой. Я должен понять, сказал мне француз, что он сельский житель, живший до этого в деревенской глуши провинции Оверни, едва ли не лучше знакомый с прелестью небольших европейских городков, чем с великолепием Парижа. И хотя наша округа была настолько скучна, что оставалась таковой даже в восхитительный солнечный день, настоятельная просьба графа помочь ему в поиске подходящего загородного домика с прилегающим участком земли была, конечно, оправданной, а для меня служила прекрасным поводом бежать от моих скучных бухгалтерских обязанностей. Любопытно, что из всех мест, какие ему до сих пор приходилось видеть в Америке, наше показалось ему наиболее подходящим для выращивания винограда и инжира.

День был действительно одним из лучших в октябре: солнце яркое, но по-осеннему мягкое; теплый, легкий ветерок, наполненный благоуханием согнутых под тяжестью сочных плодов фруктовых деревьев и виноградников, покрывающих склоны окрестных холмов. Белые паруса выделялись яркими пятнами на сверкающей солнечными бликами реке; черепичные крыши нескольких старых голландских домиков, уцелевших во время великого пожара 1785 года, сверкали на фоне осенней пышности кленовых рощ; и вдалеке – фантастические очертания Катскилса, мерцающие сквозь голубую дымку испарений. Во время нашей прогулки я обратил внимание графа на новый маяк, расположенный на оконечности старого мола, хранящего развалины форта, возведенного еще первыми поселенцами; затем я показал гостю канатный, кожевенный и лесопильный заводы, а также церковь Святого Михаила, откуда семнадцать лет назад воинствующие патриоты выволокли привязанного к концу веревки мистера Сэквила, подлинного американца, упорно благословляющего в своих проповедях короля Георга, ибо того требовала клятва, данная им при посвящении в духовный сан.

А пока я показывал город графу де Сен-Лаупу, я, разумеется, показывал городу и его. Женщины и дети, выглядывающие из окон домов, и лавочники, отдающие у дверей своих лавок приказания прислуге – все наблюдали за нашей прогулкой. На узких, крутых улочках нашего городка, где каждый человек и большинство его дел были известны всем в округе, этот чужестранец в своей черной одежде иноземного покроя, с его ослепительными кружевными гофрированными манжетами и напудренными волосами, с его застегнутыми серебрянными пряжками башмаками и простой дорожной шпагой с чернением и инкрустацией серебром был бы заметен даже без той ауры исключительности, которую он, несомненно, распространял вокруг себя, несмотря на его не заставляющую себя ждать приветливость.

Интерес, который он возбуждал у жителей городка, доставлял ему очевидное удовольствие.

Он кивал и улыбался каждому, уставившемуся на него; помахивал рукой в дружелюбном привет ствии, если кто-то раскланивался в ответ; и не один раз я слышал глубокий фыркающий смешок француза, когда его заигрывания наталкивались на флегматичность деревенских мужланов.

Вскоре после того как мы повернули обратно по Хай-стрит, он остановился и мягко протянул руку к маленькой уличной замарашке, копошащейся в песке около заборчика, приглашая ее к разговору. Рот замарашки был криво разинут, а тусклые глаза из-под копны бледно-желтых нечесаных волос жадно пожирали графа. Будь я более осторожен, я бы предупредил француза, что это Джин Ван Зайл, дочь городской пьяницы Аджи, чьи злобность и полоумие были позором всей общины. Неожиданно для всех она ударила графа, затем вцепилась в его руку своими грязными мерзкими ногтями и, издав пронзительный вопль, кинулась прочь, в то время как огромная дворняга, ее постоянный спутник и верный товарищ, злобно огрызаясь, припала к земле, словно кто-то неожиданно схватил ее за горло. Я не могу описать звук, который чужестранец при этом издал. На мгновение мне показалось, что голос его звучит по-прежнему. Но сейчас в нем не было прежнего добродушия и веселья. Лицо графа, когда я взглянул на него, налилось густым малиновым цветом, а темно-желтые глаза засверкали, подобно пламени, огненно-красными сполохами. Дворняга, подвывая, вздрагивала и тряслась до тех пор, пока мы не миновали это место.

– Старая крестьянская уловка. – играя шелковистой кисточкой своей легкой трости непринужденно объяснил граф в ответ на мой полный изумления и любопытства взгляд, задержанный на лице француза с вниманием большим, чем приличествовало вежливости. – И ничего более. Все собаки ненавидят меня – за исключением моей собственной.

– У вас есть собака? – удивленно спросил я, так как уже видел его багаж: чемодан и дорожный сундук.

– Она в Нью-Йорке – я оставил это великолепное создание со своим основным багажом. Но я непременно выпишу ее сюда, как только найду здесь для себя подходящее место. Да вот, – внезапно прервал он разговор, остановившись невдалеке от ржавых железных ворот, за которыми мелькнул маленький низкий домик, скрытый от любопытных глаз зарослями безжизненного сада, переходящего в дебри богомолов и сосен, – вот место, отвечающее потребностям моей души: уединенное, но доступное, неприметное, но господствующее над местностью. Мне нужно именно такое.