Тень в камне - [4]

Что ж, Кассарелли — всего навсего дело. Оно закончилось подобно тому, как и множество других, «чечеткой» — термин, придуманный Эйхордом. Вполне законная «чечетка»: жертва кормит червей, а крутые парни гуляют на свободе. Конечно, все далеко не так просто. Да вообще никогда не было простым, ясным и не делилось только на черное и белое. Больше того, публика только и ждала, чтобы дело оказалось масштабным, сложным, неразрешимым, высосанным из пальца, запутанным, чтобы адвокаты вместе с судьями могли нажиться, запудривая мозги сводящими с ума юридическими, тонкостями.

Он часто думал, что в конце концов зацепит «танцора». А, черт с ним, пусть теперь ломает себе голову Международный Красный Крест. Эйхорд продолжал копаться в себе. Прилепили ярлык: «эксперт по серийным убийствам»... Время от времени об этом вспоминала пресса. Когда требовалось придать остроты газетным публикациям в ход шли состряпанные криминальные истории.

Его использовали, да и сам он, пожалуй, не брезговал светом рампы, чтобы потешить свою персону раздачей чаевых за дополнительную работу. Взятки, прилипающие к рукам, — ржавые винтики бюрократической машины. Мускулы для вышибания дверей, клинья, стамески, инструменты, с помощью которых разрозненные факты складывались в аккуратную поленницу. Известность, громкое имя помогали вызвать на откровенность потенциального информатора, привлекали людей, как мотылька пламя свечи.

Но в какой-то момент ты так выворачиваешься наизнанку перед средствами массовой информации, что жизнь начинает походить на клоунаду. Ему пришлось бессчетное количество раз пересказывать историю о сумасшедшем докторе, которого он взял по наводке наркомана-стукача. И еще одно большое дело — по нему Джек ездил в Чикаго. Все до того заболталось, что в конце концов стало казаться нереальным. Может, этого и не было?

«Да, с годами сильно меняешься, — подумал Эйхорд. — Ли правильно заметил. Мне теперь на все плевать. О моих успехах так много говорили, что они стали похожи на затертые открытки. Я за себя не то Что гроша, куска дерьма сегодня не дам». Самокопание утягивало его в бездну, как в его кошмарах... «...Пошли!» — чудится ему. Это два парня, весело бултыхающиеся в воде, зовут его. Их имена из детства четко всплывают в памяти. Хотя, как звали психа-дантиста, он не может вспомнить, но Уортли Уильямс и Кэбри Браун не забыты даже сорок лет спустя. Необъяснимо.

— Пошли, неженка, — дразнятся знакомые голоса.

— Я не неженка.

— Джек — маменькин сынок!

— Аuа, он, как цыпленок, боится ножки замочить. Девчонка-трусиха!

И в своих кошмарах Джек плывет мимо волнорезов, куда родители запрещали ему заплывать, где было так глубоко, что никто никогда не доставал дна, где темнела, таилась бездонная пучина и где маленьким мальчикам нечего было делать.

— Маменькин сынок! А ну, нырни, нырни! Не можешь! — продолжает издеваться Кэбри Браун.

— А вот и могу.

— Докажи. И мы посмотрим, как ты ныряешь. Плыви к нам. Это всего пятнадцать — двадцать футов.[3] Нет, у тебя духу не хватит.

— Точно, — подначивает его Уортли Уильямс, второй задира. — Трусливый цыпленок никогда не нырнет. Цыпленок и маменькин сынок.

— Черта с два, — отчаянно кричит Джек и, набрав полную грудь воздуха погружается в холодную чернильную тьму озера, изо всех сил работая руками и ногами. Лихорадочно колотится сердце. В мутной воде нельзя открыть глаз. И вдруг, о Боже, что-то зажимает его, как в тиски. Это ребята, обхватив его, держат под водой. Он яростно вырывается, но ничего не получается, они больше и сильнее. Он борется, пытаясь освободиться, хочет закричать и глотает галлона три зеленой вонючей воды, задыхается, плачет, теряет сознание, все меркнет перед глазами... И вдруг просыпается в холодном поту. С ужасом осознает, что с похмелья могло быть хуже. Он испытывает облегчение оттого, что это просто кошмар, и его мертвое тело не лежит на дне Шугарлейк. Облегчение от сознания, что в любую минуту можно скинуть ноги с кровати, и нет разламывающей виски боли, которая начинается у глаз, сверлит мозг и превращает пробуждение в пытку, так что приходится лежать с закрытыми глазами, накрывшись с головой. Типичное утро алкоголика.

Смесь из кошмара и головокружения — плохое начало дня. Но даже в эти несколько секунд самосознания, пока еще честен сам с собой, Джек понимал, что не сможет прожить без «лекарства». Вставал, с омерзением представляя вяжущий привкус полоскания для рта, зубной пасты. Только от предвкушения первого глотка загорался, как радиолампа в старом приемнике, хотя знал, что его снова начнет засасывать в болото.

Теперь цель состояла в том, чтобы побыстрее добраться до кухни. Достать большую кофейную чашку и наполнить ее кубиками льда. Плеснуть порцию «Дэниелса».[4] Добавить воды и влить в себя немного этого «лекарства». У-м-м-м. Вздрогнуть. Проклятье. Ага, порядок. У-м-м. Проскочило, Джеки выпил «лекарство», как послушный мальчик. Давай-ка повторим. Дерьмо! Но день уже казался более приятным. И он снова наполнял чашку, обходясь на сей раз без воды. Лед таял. Огонь растекался по телу.

Вот так это начиналось. И он сразу чувствовал, что его, как бывало прежде, засасывает. С ним такое случилось много лет назад. Тогда он осознал, что время героев прошло. (Надо же было выдумать такой идиотский предлог! Остановись, подумай!) С того момента, как «Энола Гей»