Тень Тибета - [27]

– Отдай мужа!! – требовательно шумела толстуха в сторону обстреливаемого её детьми дома.

Из узкого проёма окна верхнего яруса выглянул седовласый приёмный отец Удачи, его лицо северянина было красным от запоя.

– Тебе двоих мало?! – в пьяном возбуждении громко выкрикнул он в ответ и скрылся.

– Ах ты, кианг одноногий! – возмущению толстухи не было предела. – Ты сам ни одной старухе не нужен!! Мужа отдай!

Она вдруг обратила внимание, что толпа утихла, а её оборванцы прекратили швырять камни и дружно окружили её, как будто укрываясь от близкой угрозы наказания. Гневно повернув голову к подъезжающему всаднику, она сама умолкла, а пыл её стал улетучиваться, уступая место женскому любопытству. Как подобает сдержанному в проявлениях чувств воину, ни слова не произнося в отношении происходящего, Удача остановил коня у низких ворот, пару раз стукнул по деревянной створке кулаком. Собаки, дружно подбежав к ограде, признали его, замахали хвостами, и лай их сменился на приветливый.

В окне дома опять показалось красное лицо Одноногого, как от выстрела, отпрянуло и затем, после приглушённого стенами окрика, из дверей выбежал шустрый китайчонок подмастерье.

– Ладно, – сказала толстуха примирительно, откровенно оценивая молодого наездника чёрными глазами. – Приду вечером. Или их пришлю, – она небрежно указала на своих мужей близнецов. – Пусть твой дядька вернёт моего коротышку на ночь, третьи сутки пьянствуют.

Подросток китаец приоткрыл створку ворот, и Удача въехал во двор. Окружённый собаками, будто в сопровождении верной свиты, жеребец подошёл к дому, и он спешился. Первым делом позаботился о коне, снял кожаное седло и попону и отвёл его под навес, к яслям с водой. Зрители на улице начали нехотя расходиться, а толстуха повела свой многочисленный выводок к улицам бедняков. За ней потянулись невольниками оба мужа, они выглядели пастухами при стаде чужих овец.

– Ушла? – заговорщически встретил Удачу за порогом входа в дом пухлый и коротконогий человечек. Он как будто застрял возрастом посредине между сорока и пятьюдесятью годами, чёрные волосы торчали на затылке и над оттопыренными ушами, а заношенный серый халат был заляпан жиром. С одного взгляда было понятно: как сознательное злодейство, так и ответственность, были одинаково чужды его природе. Удостоверившись, что за забором на улице не видать той, кто устраивала настоящую осаду дома и требовала его выдачи, он забыл о ней и просиял в пьяной улыбке, неловко хлопнул в ладоши. – Удача! – воскликнул он обрадовано. – А мы тебя как раз вспоминали.

Семеня за молодым человеком, он с оживлённым хмыканьем ввернулся в дом и каменной лестницей у стены поднялся наверх, где их поджидал Одноногий.

Остаток этого дня пролетел легко и весело. Далеко за полночь они остались лишь втроём, устроившись на разбросанных по полу козьих шкурах. Жёлтым светом горела свеча в глиняном блюдце, ей помогала освещать помещение серебристым сиянием большая луна на ущербе. Медлительная туземная служанка неопределённого пожилого возраста принесла им снизу мясо жареного поросёнка в медном блюде и ушла за циновку, которой была отгорожена часть помещения, оставила мужчин одних. Коротконогий человечек проводил её мутным взором, затем намеревался высказаться мастеру, но тот его не слушал, и он обратился к Удаче, который не пил, а присматривал за обоими пьяницами.

– Вы, русские, мужественные люди. – Он, как стреноженный конь, мотнул головой и продолжил. – В одиночку женитесь. А мы, все братья в нашем племени, должны по своим обычаям вместе жить, с одной женой...

Потеряв нить рассуждений, он потянулся к глиняной чашке с налитой в неё ячменной водкой. Одноногий мастер навалился на плечо приёмного сына и тоже приподнял свою, но она оказалась пустой. Он неуверенно подхватил кувшин, плеснул в чашку жидкость, расплескав капли по шкуре, и одним махом опрокинул содержимое в кажущийся в полумраке беззубым рот. Ворча, точно старая собака, отёр тонкие губы рукавом тёплого халата и разом ослабел. Веки наползли на светлые глаза, седая голова стала заваливаться, пегая бородка смялась на груди. Удача легко приподнял его, помог перебраться на старый ковёр у окна и уложил, заботливо укрыл шерстяным одеялом. Мастер вдруг раскрыл глаза, схватил его за одежду, часть слов зашептал, другие проговорил горячо, внятно:

– Снится каждую ночь, будто в озере тону… Байкале безбрежном... Замучил, проклятый. – Он, как смог, вяло отмахнулся свободной рукой. – А-а! Что с тобой говорить. – И отцепился от его одежды. – Всё одно не знаешь. Бестолочь ты. Басурманин... Хоть и за сына мне.

Он невнятно пробормотал ещё что-то и уснул, захрапел неровно, с надрывом.

Внизу заворчали собаки, тихо скрипнула дверь. Потом в проёме у лестницы появились бывшие с толстухой оба мужа, один за другим поднялись в помещение. Они приостановились в нерешительности.

– Пошли, – наконец сумрачно выговорил один из них коротышке.

Однако коротышка не желал замечать их.

– Самое большое несчастье моей жизни, – начал он объяснять Удаче, который молчал и не вмешивался в их отношения, – самое главное несчастье моей жизни – нас только трое. – Неуверенной рукой он сделал жест, как будто постарался указать на братьев и на себя разом. – Будь нас пятеро... нет, семеро братьев, я остался бы спать здесь. А жена бы и не заметила. Удача, я рад, что мне удалось сделать много детей. Они будущие мужчины и мужья одной женщины. Поверь, они будут благодарны мне, что я о них так позаботился. Я ведь всегда стараюсь помнить об их судьбе, радуюсь за них.