Тень Тибета - [13]

Во дворе возле дома развели костёр. Вскоре на вертеле над огнём обжаривалась тушка подстреленной во время охоты антилопы. Дым и запах жареного мяса, вместе с красноватыми, неспокойными отсветами пламени распространялись от костра, проникали через узкое, как бойница, ничем не закрытое оконце наверху дома в запущенное помещение второго яруса. В помещении был только Удача. Он лежал возле затянутого паутиной оконца на полусгнившем деревянном полу, связанный по рукам и ногам сухими кожаными ремнями, и прислушивался, как ламы и воины пили и ели, спорили и, пьянея, шумели. В стороне, возле пруда с дождевой водой фыркали отпущенные пастись стреноженные кони; время от времени туда от костра удалялись нетвёрдые шаги кого-то из воинов, слышалось, как там черпали воду, проверяли, всё ли в порядке, потом отходившие возвращались, но в дом не входили.

Он елозил по полу, тёр и тёр о шершавые камни стены кожаные ремни на кистях рук. Расцарапанные пальцы и ладони ныли, но он продолжал раздирать ремни и дёргать руками, и наконец один ремень лопнул. Высвободив руки, он подождал, пока онемелые пальцы не перестало покалывать. Когда к пальцам возвратилась подвижность, он принялся за узлы на плотно стянутых ногах. Закончив с узлами, он настороженно спустился вниз. Ему удалось незаметно выскользнуть из проёма входа и тенью отступить к обгоревшим развалинам соседнего каменного строения, а оттуда к дыре в крепостной стене.

Ближе к полуночи, когда остальные устраивались и засыпали внизу дома, Джуча поднялся узкими ступенями боковой лестницы наверх, глянул над полом в сторону бледно освещённого догорающим костром оконца. Там никого не было. Подобрав обрывки ремней, он быстро спустился и выскочил к костру, возле которого оставались лишь двое лам. Главный в отряде одноглазый лама сыто и пьяно смотрел в слабеющий огонь, костью антилопы поправлял угли, а другой, самый молодой лама, сидел ногами к теплу и дремал, как будто у него не было сил встать и перебраться в дом, чтобы там лечь и заснуть.

– Он сбежал, – громко воскликнул Джуча, показывая им обрывки кожаных полосок.

К его разочарованию, одноглазый лама отнёсся к сообщению без удивления.

– И это Тень Тибета, – ехидно заметил он в огонь и хихикнул. Посуровел, трезвея от присутствия свидетелей тому, что было им неосторожно сказано. – Но нам не постичь мудрых провидений Великого Далай-ламы. – И жёстко приказал Джуче. – С рассветом возвращаемся в монастырь. Больше ему бежать некуда.

Джуча отступил к дому, в крайней досаде отшвырнул разодранные кожаные ремни.

– Тень Тибета, – под нос себе пробормотал одноглазый лама и затрясся от тихого смеха расслабленным сытостью и выпивкой телом.

Он не находил причин расстраиваться происшествием, в котором не было его вины. Прикинул, что в монастыре они хорошо отдохнут пару дней, раньше мальчишка туда не доберётся. Вдруг ему пришло в голову, что мальчишка ведь может и погибнуть в горах, – а тогда его ждёт неприятный допрос. От такого предположения настроение у него стало портиться, и он сплюнул на угли.

О возможности погибнуть думал и Удача, когда в темноте поспешно уходил от заброшенной крепости. Он выбраться из косой тени горы и остановился перевести дыхание. Впереди яркая в высокогорье луна покрыла склоны серебристым покрывалом, повсюду разукрашенным тёмными пятнами и причудливыми узорами теней. Испуганно вспорхнула с большого куста потревоженная птица; завизжал в стороне шакал; с треском веток рванулся прочь кианг. Удаче показалось, кианга напугал медведь пищухоед, и неудержимо захотелось вернуться к разрушенной крепости и к отряду. Но он живо представил издевательский оскал Джучи, нагнулся, подобрал толстую ветку, отодрал от неё всё лишнее, чтобы она стала палкой, и решительно зашагал вперёд в сопровождении, будто прячущейся за ним, собственной тени.

Третью ночь одноногий мастер привыкал к отсутствию Удачи. Пляска огня в горне и коренастый приятель монах помогали ему бороться с тоскливым одиночеством. Монах был рыхлый телом и неопрятный, с бабьим голосом, сидел рядом на разостланной по полу шкуре, и оба пили с самых сумерек рано наступающего осеннего вечера. Воздух в мастерской застоялся, был спёртым, нездоровым, но они этого не замечали.

– ...Эти разбойники вернулись ещё вчера, а мальчишки так и нет, – в который раз повторил монах. – Где он сейчас? Может, кости его гложут шакалы?

– Отдали, как собачонку бездомную, – уставившись в муть налитой в чашку ячменной водки, высказался Одноногий. Он удерживал чашку в ладонях и на последних словах, откинув голову, выпил жидкость до дна. Лицо его сморщилось, он тяжело выдохнул и невольно качнул головой.

– Заешь, – монах протянул ему обжаренную заячью ногу.

Одноногий отстранил её мозолистой ладонью и откинул со лба липкие от пота волосы.

– Для них, что ли, я его вырастил? Учил его уму-разуму? – с вызовом громко потребовал он ответа у монаха. – Для них?

– Бедные и слабые должны покоряться данной им всевышним судьбе, – примирительно отозвался такому вопросу монах. По нему было видно, своей судьбе он давно покорился и даже удобно приспособился к её превратностям. – За это у них будет лучшей следующая жизнь.