Тень сумеречных крыльев - [17]

– Первая женщина пропала полторы недели назад. – Он начал загибать пальцы, и старый шойхет одобрительно похлопал его по плечу: умение считать полезно, а освоивший его рано – уважаем. – И тело уже нашли. Я слышал, что говорили о точном моменте смерти. Такое можно узнать?

* * *

– Конечно, можно, – не сдержался Ольгерд и досадливо цокнул языком. Впрочем, Цатогуа не стал злоехидничать по поводу этого «конечно». Видно было, что он по кончики бровей в воспоминаниях, и начни вдруг начальство перед ним раздеваться, исполняя румбу, это вряд ли вызовет реакцию бурнее поднятия уха.

– Да-а-а, – медленно покачал тот головой, а потом вдруг приободрился и поискал вокруг взглядом. Ольгерд с готовностью подсунул свежую порцию кофе, подогреваемую все это время при помощи простенькой магии. – Я тогда об этом и узнал. Причем оно занятно вытанцовывалось: примерный срок мог сказать и простой медик. Ну, у которого нормально так было практики по жмурам. Иные, естественно, смогли сосчитать даже минуты. И с этим у них получался казус.

– Какого рода? – Догадка уже посетила Ольгерда, но он не хотел торопить события. Бескуд снова кивнул.

– Того самого. Когда жизнь уже таки покидала тело пропавшей, оставляя ее безутешного супруга вдовцом, а детей сиротами, бла-бла-бла… В общем, ровно в тот самый момент ваш покорный слуга, – Цадик шутливо приложил ладонь к сердцу, что было признаком возвращавшегося самообладания, – пересекал Иржавку вброд. И наблюдал там Зеленого Человека. Алиби.

– Тебя проверяли на внушение? – уточнил глава Темных. Подчиненный постучал себя пальцем по кончику носа.

– Естественно. Но – напомню про благословение. Они обнаружили только Его защиту, а дальше им ходу не было. Дозорным пришлось принять мои слова как факт. И отступиться…

* * *

В самих Шоним не было ничего страшного. Ни в Светлом, выглядевшем, как простой, чуть более зажиточный мужик из недальнего села, тяжело и пронзительно посверкивавший глазами из-под шапки каштановых кудрей. Ни в Темном, разряженном городским щеголем, со взглядом высокомерным и цепким, как у голодного, но осторожного кота. Они задавали вопросы, на которые можно было с чистой совестью и легким сердцем давать честные ответы – кто, где, когда, как высоко при этом стояло солнце. Присутствовавший дедушка встревоженно поглядывал то на опрашиваемого внука, то на задумчивых дозорных. Но, кажется, не находил, к чему придраться, и вынужденно сдерживал себя.

В итоге Кадиша поблагодарили за помощь, вежливо распрощались и отпустили обоих Галеви домой. После этого долгое время не было никаких новостей: женщины пропадать перестали, Иные не появлялись, жизнь входила в свою колею. Так прошло около года.

Однажды Кадиш гонял с соседскими мальчишками, проверяя, кто дальше прыгнет с забора в конце двора. Была как раз его очередь лезть на импровизированный трамплин, когда мир вокруг зачем-то вздрогнул. Удивившись – чего это он? – мальчик попытался ухватиться за кривоватые, выщербленные ветром, дождями и самим временем кирпичи, но вдруг понял, что промахивается. Страх, скользнув по костям, укусил его в самое сердце – что, зачем, почему? А мир тем временем трепетал, словно крылья воробья, кружился и неотвратимо заваливался куда-то за затылок. Кадиш успел крикнуть что-то невразумительное – и его словно загасили, как свечу.

Очнулся он уже дома. Болело все. Болели ребра – друзья сказали, что он рухнул кулем с высоты трех аршин, и поймать не успели. Болели пальцы – ободрал, когда пытался ухватиться. Болела голова – но не от удара, а мерзко, противно, вспухая изнутри. Подташнивало и шумело в ушах. И была слабость, не дававшая толком даже повернуться на кровати.

Сначала на него, конечно же, накричали. Потом принялись причитать. Порывались тормошить и требовать перестать придуриваться. Плакали. Молились. Дедушка, вернувшийся с бойни ближе к вечеру, строго повелел всем не предаваться унынию, ибо это ни в коем разе не поможет, а только усугубит. Потом внимательно осмотрел внука, вздохнул и направился в свою комнату.

Явился оттуда он уже ближе к ночи. Одетый непривычно, «по-дорожному», как это называлось, с сумкой через плечо, он еще раз подошел к кровати, снова вздохнул и направился к двери. Подле нее задержался. Прикоснулся к мезузе, продолжавшей охранять дом, – и вышел вон.

Его не было дня два. За это время Кадиш слегка оклемался, начал пытаться вставать – но на следующий вечер при попытке добраться до отхожего места его снова скрутило. Хуже всего оказалось, что организм решил расслабиться во время приступа и целей своих достиг: со стыдом пришлось окунуться в кадушку, а одежду унесли стирать, держа на вытянутых руках. И головная боль, поутихшая было за ночь, вернулась с новой силой, сворачивая весь остальной мир до глубокой, гулкой ямы, со дна которой будто бы тянулся сам подросток. И не дотягивался.

Утром третьего дня дедушка вернулся. Причем не один: с ним был доктор, которого Кадиш уже как-то видел в Оршеве. Он жил далеко – поговаривали, что ажно в самом Унгваре, – и в их краях появлялся, только если случалось что-то действительно серьезное. Значит, похолодел Галеви-младший, сцепив зубы, дело действительно дрянь.