Тень скорби - [134]

Брэнуэлл уже спешит вперед, отталкивает в сторону гонца.

Его долго нет. Непривычная тишина и спокойствие в доме почти режут слух, как будто внезапно иссяк водопад. Первый намек исходит от Марты, которая спускалась в поселок, чтобы купить соды и к которой слухи липнут, как колючки. Да, знатный дорожный экипаж, говорят, желтые колеса и красные филенки. Однако нет, не леди. Просто кто-то по имени Эллинсон или…

— Эллисон, — поправляет Энн. — Это кучер Робинсонов.

Перо ненадолго застывает в воздухе, Эмили спрашивает:

— Приехал забрать его?

— Конечно же, нет, — отвечает Шарлотта. — Мистера Робинсона едва успели похоронить. Нет, эта женщина не может быть такой…

— Нет, она бы не стала, — соглашается Энн. — Знаете, ничего не могу поделать с мыслью, что все это моя вина.

— Глупости, — с жаром произносит Эмили. — Ничего, ничего из этого абсолютно невозможно поставить тебе в вину, Энн, и любой подтвердит, что нелепо думать иначе.

— Но я об этом и говорю. Я не могу не думать. В этом смысле я недалеко ушла от Брэнуэлла.

Наконец еще один стук в дверь. Шарлотта спешит открыть. На этот раз на пороге стоит Джон Браун. Одной мускулистой рукой он поддерживает поникшего, залитого слезами Брэнуэлла.

— Хозяин «Черного быка» послал за мной. — Он смотрит на Шарлотту поверх растрепанной головы Брэнуэлла и кривится в гримасе. — Они не знали, что с ним делать. Валялся на полу в комнате для ужинов и скулил. — Подталкивая Брэнуэлла, Браун просит: — Ну же, старина, заходи в дом.

Брэнуэлл, шатаясь, идет вперед, добирается до лестницы и оседает на пол. Положив голову на руки, он начинает стенать.

Отворяется дверь папиного кабинета.

— Мистер Браун? Что происходит?

Из-за слепоты папа становится резче и раздраженнее.

— Привел мистера Брэнуэлла домой, сударь. Такая вот получилась прогулка. Он долго разговаривал при закрытых дверях с посланником из Торп-Грина, кажется, с кучером. Тот уже уехал. Не знаю, о чем там у них шла речь, но ясно, что… э-э, ясно, что о чем-то неприятном.

— Брэнуэлл? — Папа шаркает вперед, вглядывается в контуры лестницы. — Что случилось, сударь? Полно, будьте мужчиной, возьмите себя в руки, ответьте мне.

Но Брэнуэлл лишь тихонько стонет, словно обращаясь к самому себе:

— Погиб, погиб, погиб.

— Вы же знаете, в последнее время от него трудно добиться толку, — говорит Шарлотта. — А теперь… Кажется, это как-то связано с завещанием. Миссис Робинсон присылала кучера, чтобы тот рассказал ему об этом.

— Довольно странно, — медленно произносит Эмили. — Почему просто не написать письмо?

— О, находясь в этом ужасном состоянии вины и горя, она, наверное, не способна на что-либо подобное. Молится и рыдает, чуть ли не с ума сходит из-за этого. Не знаю. — Ее взгляд падает на Энн, которая стоит у окна спиной к сестрам. — Энн, это похоже на миссис Робинсон?

— Признаюсь, что нет, — говорит Энн спустя несколько секунд. — Хотя у нее бывают… моменты набожности.

Энн морщится, как и всегда, когда ее принуждают дурно отзываться о ком-то: словно ей не нравится вкус этого.

— В общем, Брэнуэлл говорит, что условия завещания мистера Робинсона делают невозможным их брак. Если вдова Робинсон выйдет замуж за Брэнуэлла, она потеряет право претендовать на имущество покойного супруга.

— Это не то же самое, что сделать брак невозможным, — возражает Эмили. — И, кроме того, разве так не всегда бывает, когда вдова выходит замуж во второй раз? Ей остается только собственное имущество, что в случае с миссис Робинсон, осмелюсь сказать, довольно прилично. Энн?

— Не думаю, что она может стать бедной, — неохотно отвечает Энн. — Но ведь она привыкла жить на очень широкую ногу… Все это очень печально.

— Думаешь, в завещании говорится конкретно о Брэнуэлле? — Взгляд Эмили пронзает насквозь. У нее чутье на неправду. — Или она выставляет это в таком свете?

— С какой целью? — Энн пожимает плечами.

— Чтобы не подпускать его к себе. Потому что он ей не нужен.

Энн медленно отходит от окна, встревоженная.

— В таком случае… это можно воспринимать как доброту. Наверняка ему будет не так… больно, если он будет думать, что их разделяют обстоятельства. Лучше, чем быть отвергнутым.

— Не так больно, — безжалостно повторяет Эмили, — но, к сожалению, более драматично.

Неотложно, жизненно важно теперь это разделение между днем и ночью, сушей и морем, жизнью и сочинением. Только сочинение делает жизнь выносимой.

Несчастье Брэнуэлла, заполнившее их дом на недели и месяцы вперед, по сути, не является недостатком или негативом. Оно определяет Брэнуэлла. Это все, что у него есть; и такое впечатление, что, потерпев неудачи в столь многих жизненных начинаниях, он решил довести его до полнейшего успеха. Низшее существо, более заурядный человек, мог бы иногда поддаваться смирению, тихим мимолетным радостям. Только не Брэнуэлл. Он педант и перфекционист[103] страдания.

Все в большей степени работа за столом при свете лампы, чтения вслух и задумчивые прогулки по кругу становятся — не разрядкой, нет, это никогда не играло подобной роли — вопросом самоутверждения, воли, даже веры. Они очень устают, потому что, скажем, папа с Брэнуэллом весь день ведут масштабную нравственную битву, в которой всем им приходится принимать мучительное участие. Например, прошлой ночью Брэнуэлл встретил предрассветные часы, шумно слоняясь по дому, тарабаня в двери и сообщая каждому в перерывах между веселым визгом, что он знает их маленькие грязные тайны. Но усталость подобна непослушной собаке, которую нужно посадить на привязь за воротами. Как только дело сделано, можно усаживаться поудобнее.