Тень призрака - [69]

— Очень рад с вами познакомиться, душенька!

Это сразу подействовало: улыбнуться она не могла — по строению своей, с позволения сказать, морды, но зачавкала и захихикала каким-то горловым звуком с очевидным удовольствием; потом встала и потрепала меня по щеке.

Я постарался удержать свою улыбку и начал говорить приятным и почтительным тоном.

Конечно, я знал, что она не понимает ни одного слова, но рассчитывал на чутье женской породы, которое должно было подсказать ей, что я восторгаюсь ее наружностью и преклоняюсь перед характером. Женщина есть женщина — даже если она «Звено». И я не ошибся.

V

Ее супруг вернулся сравнительно скоро и принес убитого кролика. Они немедленно уселись завтракать, не имея, очевидно, понятия о костре: просто разрывали кролика руками и зубами и ели сырого. Через несколько минут «Госпожа Звено» выбрала хороший кусочек и бросила его мне. Я поглядел на нее с упреком, как будто говоря: «Как же вы хотите, чтобы я ел со связанными руками?» Она поняла, потому что сказала что-то своему мужу, и он подошел и развязал меня. Не медля ни минуты я уселся между ними и с приятной улыбкой принялся уписывать сырого кролика так, словно это был пудинг.

Добродушный они были народ; и, прежде чем мы кончили завтракать, было, видимо, решено, что я безвредное существо, и что меня интересно будет оставить — в роли домашнего животного.

Я не буду вам описывать каждого часа, проведенного в этом «доме». Скажу в общем, что приблизительно четыре недели пробыл я у них, и все это время они обращались со мной ласково, даже баловали: спал я в их шалаше, постель из листьев сделали они для меня вдвое толще своей, и когда заметили, что сырым мясом я, в сущности, не увлекаюсь, то стали кормить меня какими-то огромными, вкусными орехами. Только ружья не отдавали и из дому не пускали; «Господин Звено» и с собой меня в лес не брал и одного не отпускал, так что я постоянно оставался дома, вдвоем с его супругой.

У них несомненно существовал свой язык — и я даже начал понимать несколько слов, но потом забыл.

Так вот мы с нею много разговаривали, когда оставались вдвоем; я по-своему, а она по-своему; и — уж не знаю почему ей это доставляло удовольствие.

Я для них сделал кое-что действительно полезное: увеличил и улучшил их шалаш — так что они своим глазам не верили; сделал им из шипов вилки и испытывал большое искушению познакомить их со спичками; но у меня была в кармане только одна коробка, и я должен быль беречь ее — на случай, если вырвусь на свободу. О существовании этой коробки они не подозревали, как не подозревали о существовании самих карманов: за все время моего пребывания у них я ни разу не снимал одежды, и им и не снилось, что она снимается: по их мнению, очевидно, она представляла особый видь шерсти, и я родился в готовом виде — в голубой фланелевой рубашке и изодранных брюках. Раз как-то «Госпожа Звено» обратила особенное внимание на протертое колено, приняла это, должно быть, за ссадину и принялась любезно растирать больное место каким-то растительным клеем, за которым тут же слазила на дерево. Словом, эта парочка обращалась со мной самым любезным образом.

«Госпожа Звено», надо сказать правду, сделала на меня изрядную стойку! Пожалуйста, заметьте, что я отношусь к ее характеру и нравственности с полным уважением: эти «Звенья» были вполне достойными супругами; но новость и таинственность моего существа, очевидно, внушили ей платонические чувства, и за это упрекнуть ее никак нельзя. Она всегда выбирала для меня лучшие куски, приносила воду в какой-то шелухе, выкапывала какую-то съедобную репу и никогда не уставала трепать меня но щеке. Ее супруг не ревновал ни капельки.

Между тем я продолжать стремиться всеми моими помыслами к ружью. Я не знал, куда они его запрятали и что о нем думали; может быть, находили в нем что-нибудь недостойное приличного дома.

Мне совестно признаться, что я овладел моим ружьем посредством хитрости, познакомив «Госпожу Звено» с искусством целоваться.

Я не раз объяснял ей, что прошу отдать мне ружье, и она наверное понимала — но ружья не приносила. Тогда, в один из наших tete-a-tete, я обнял ее за талию и поцеловал. Это произвело на нее поразительное впечатление; она пришла в неописанный восторг и научилась нашему тонкому искусству в две минуты. Я сейчас же прекратил урок. Когда мы опять остались одни, она начала оживленно объяснять знаками, чтобы возобновить это новое занятие; но я делал вид, что ничего не понимаю, и упорно требовал свое ружье. Тогда она вскочила и убежала в чащу; я думал — рассердилась, но нет: через несколько минут приносит мне ружье. Тут я ее поцеловал самым искренним образом и, говоря по правде, почувствовал даже нежность, хотя физиономия у нее была отвратительная.

Я спрятал ружье под свою постель — что она, очевидно, одобрила: значит, взяла для меня ружье из потайного места не без риска разгневать своего супруга. Ночью, когда они оба крепко уснули, я выскользнул из шалаша.

Мне совестно было уходить таким образом, без прощанья, не сказав дружеского слова, — но, конечно, это было невозможно. Чтобы хоть чем-нибудь выразить свою благодарность, я оставил подле постели «Госпожи Звено» осколок зеркала, который носил в кармане. Надеюсь, это ее вознаградило за разочарование.