Тень под землей - [4]

— Ну, а потом? — торопил я Колоскова.

— Потом все было, как обычно. — Стараясь подавить волнение, он взглянул на часы, быстро поднялся и пошел к двери. — Евгения Николаевича расстреляли в то же утро. Так никто и не знает, где он спрятал чертежи…

— Но их искали, по крайней мере?

— Везде, где только можно. Никаких следов. Теперь ты понимаешь, чего я хочу, — говорил Колосков, надевая пальто и тщетно пытаясь попасть в рукав. — У меня перед глазами стоит этот воздушный дворец. С мыслью о нем я засыпаю и, просыпаясь, вижу только его… Сейчас проектируется новый санаторий. Был конкурс, но в Москве пока не утвержден ни один проект. Наверно, некоторые из членов жюри, в свое время видевшие работу Бродова, так же, как и я, не могут забыть этот прекрасный дворец… Впрочем, ты и сам понял хотя бы из моего поведения, как можно относиться к этому проекту. Черт знает, до чего расчувствовался! Даже и сейчас руки дрожат. — Федор Григорьевич потянулся за фуражкой. — Да, братец мой, такой вещи нам с тобой не придумать…

— Ну, это вы напрасно прибедняетесь, — возразил я. — Настанет время, и мы увидим проект Колоскова получше бродовского. Еще бы, столько лет прошло! Сами же говорили, что и строительная техника сегодня иная и возможности другие. А если так, то и проекты могут быть еще более смелые и оригинальные.

У Федора Григорьевича опять задрожали руки.

— Все это, конечно, верно. Но пойми, это не только техника, это искусство. Такой шедевр человек создает раз в жизни. Именно проект Бродова — эти единственное в своем роде произведение, как картина старого мастера, умершего сотни лет тому назад, как скульптура, дошедшая до нас из глубины веков. Мы все знаем цену таким произведениям человеческой культуры. Они хранятся у нас в музеях как величайшие сокровища народа.

Я, как сейчас, помню эту горячую речь Колоскова: он стоял тогда посреди комнаты, опустив руки вниз и комкая смятую фуражку.

— Не спорю, — продолжал он, — вполне возможно, что я отношусь к проекту Бродова пристрастно или, мягче говоря, не совсем объективно. Но ничего не поделаешь, болен я им… Места себе не нахожу.

Наступило молчание. Казалось, было слышно, как по стеклу ползут дождевые капли.

Я никогда не мог себе представить, что существует на свете такая глубокая привязанность, такое всепобеждающее страстное чувство не к человеку, не к своей идее или изобретению, а к чужому проекту, связке чертежей, которые давно потеряны. Колосков говорил о них, как о самой большой потере в своей жизни.

Мне до боли хотелось помочь своему другу, и я не знал, что придумать. Где же все-таки искать чертежи?

— А вы не помните, в какой камере, то есть в каком номере этой гостиницы, был заключен Бродов? — спросил я.

— В шестом… Это седьмой? Значит, в соседнем номере. Там же он и задушил гестаповца. Я видел его фотографию. Омерзительная личность, хромой, с тросточкой. Старая облезлая обезьяна.

В дверь тихо постучали.

— Войдите, — сказал я.

Дверь приоткрылась. В щель просунулась металлическая палка, затем рука в темной кожаной перчатке. На пороге появился человек с миноискателем.

— Разрешите спросить?.. — вдруг, как бы весь напружинившись, отчеканил он по-военному.

Его голубые глаза под густыми светлыми бровями не моргая уставились на меня. Я несколько растерялся. Видно, произошла какая-то ошибка.

Парень стоял передо мной в расстегнутой шинели без погон и в кокетливо сдвинутой набок синей кепке.

— Мне, собственно говоря, товарища Колоскова. Кое-что передать ему… сказал он извиняющимся тоном.

— Ну? — с тревогой спросил Федор Григорьевич.

— Да я… собственно… — парень взглядом указал на меня.

— Можешь говорить, — разрешил Колосков.

— На втором этаже, где перекрытия остались, под полом прямо так и обнаруживается.

— Точно проверил? Может, там балка металлическая или труба?

— Никак я с этим не согласен. Потому гудит только в одном месте, посреди комнаты…

— Что это у вас за опыты? — удивился я.

— Да так, на всякий случай, — Колосков махнул рутой. — Решил проверить среди развалин проектного бюро, нет ли где замурованного сейфа. Попросил вот его, бывшего сапера, — указал он на парня, — он у меня на участке мотористом работает. Пусть походит по зданию с миноискателем. В школе связи достал. Да что толку-то! Где ни пройдешь, где ни пошаришь — везде пищит в телефоне. Конечно, рыть начинаем. То гвоздь вытащим, то кабель, то трубу. Вчера он подкову нашел. Смеется, друг милый, говорит — к счастью. А какое тут, к чертям, счастье! Горе с таким аппаратом. Он же слепой, ничего не различает: где сейф, а где кусок ржавого железа. Морока одна. Ну, пойдем, что ли, Колосков сердито посмотрел на смущенного парня и надел фуражку.

— Может быть, и мне пройти с вами? — спросил я. — Кое-что в этой технике понимаю.

Возражений не последовало, и мы вышли из гостиницы.

Помню, на улице тогда было совсем темно. Вокруг фонарей дрожали радужные нимбы. Моросил дождь. Ветер проносился над лужами и со злостью как бы выплескивал из них отражения качающихся фонарей.

На строительном участке, кроме дежурных, мы никого не застали.

Колосков вызвал одного из них, и мы вчетвером направились к разрушенному зданию, освещенному сверху лучом прожектора.