Тень Отца - [19]

Хотя ее лицо при первом взгляде не обращало на себя внимания, стоило посмотреть на нее чуть подольше, как ее девичье обаяние начинало приковывать взор. Это обаяние проявлялось в особенном сиянии, которое исходило как бы из глубины ее естества и одновременно озаряло ее снаружи. Взгляд смотревшего на нее инстинктивно старался найти источник этого сияния. Под покровом детства скрывалось то, что можно было назвать зрелостью, заключавшейся в некой полноте сокрытой жизни.

Теперь уже медленно она сошла по ступеням, вопросительно глядя на Иосифа, который по–прежнему держал ведро в руках. Он знал, что женщины в Галилее бывают более смелыми, чем в Иудее, но эта девушка, видимо, считала, что ей не пристало первой обратиться к незнакомому мужчине. А Иосифа неожиданно охватила непонятная робость. То, что он, как ему казалось, увидел в ее лице, заставило его опустить глаза. У него не было смелости дольше смотреть на девушку. Теперь его взгляд был прикован к ее босым ногам.

Они довольно долго стояли молча друг перед другом. Наконец, Иосиф поборол робость и поднял голову. Про себя он отметил, что девушка одета в скромное льняное платье, многократно стиранное. Руки, державшие кувшин, были небольшими, но крепкими, привыкшими к тяжелой работе. Кувшин оставил на ее волосах несколько комочков земли. «Ведь она всего–навсего обыкновенная девушка», — подумал Иосиф. Ее маленький рот, казалось, вздрагивал от сдерживаемой улыбки. Но все‑таки он не решился посмотреть ей в глаза.

Придавая голосу шутливый тон, чтобы подстроиться под ее веселость, он спросил:

— Что за неудобное ведро тут у вас? Разве в городе нет плотника, который мог бы сделать лучше?

Она засмеялась легко, без стеснения. В ней, должно быть, было много радости, которая стремилась вырваться наружу.

— Этот плотник должен рубить дрова, а не делать ведра. Но даже он ушел из города, и теперь у нас нет никого. Руки болят от такой тяжести. Нелегко зачерпнуть воды.

— Я наберу тебе воды, если хочешь.

— Буду тебе признательна.

Иосиф не спеша опускал ведро. Робость еще не совсем прошла. Он уверял себя, что эта девушка, присутствие которой он ощущал за своей спиной, совершенно обыкновенная. Без колебания она приняла его помощь. В памяти всплыли слова Саддока о женщине, улыбающейся чужому мужчине. Зажглось воспоминание о том, сколько раз ему приходилось слышать плохое мнение о здешнем городе. Однако все предостережения тотчас погасли, как огонь, которому не хватило воздуха. От девушки веяло такой чистотой, что любая мысль о чем‑то недобром замирала прежде, чем успевала сформироваться.

Ведро, ударившись о поверхность воды, перевернулось и, громко чмокнув, затонуло. Когда Иосиф стал тащить его за веревку, он понял, что жалоба девушки на тяжелое ведро не была лишь предлогом для просьбы о помощи. Необходимо было действительно напрячь все силы, чтобы вытащить из колодца наполненный водою пень.

— Как бы ты его вытащила, если б меня здесь не было? — спросил Иосиф, ставя ведро на край колодца.

— Когда надо, я вытаскиваю, — ответила она весело. — Не такая уж я слабая. Только руки потом болят.

Вода была очень холодная. Он лил ее серебряной струей в подставленный девушкой кувшин.

— Одолжи мне ненадолго свой кувшин, — попросил Иосиф. — У меня наверху осел, которого надо напоить. Потом я еще раз сойду и зачерпну воды для тебя.

— Давай сделаем по–другому, — ответила она. — Я пойду напою осла, а ты тем временем зачерпни воды.

Девушка подняла кувшин и поставила его себе на голову. Теперь она держала его двумя руками, легко поднимаясь по ступеням. Иосиф стоял с ведром в руке и смотрел ей вслед. Он заметил на ее ноге, чуть выше пятки, красный след. Должно быть, поранилась шипом какого‑то растения. «Ничего, — сказал он себе, — каждый может пораниться».

Иосиф снова опустил ведро в глубину колодца. «Сколько, все‑таки, непосредственности в этой девушке!» — думал он. Ведь он видел в Вифлееме многих девушек и говорил с ними. Они приходили в его мастерскую будто бы по делам, но он понимал, что их спроваживали туда родители в надежде, что красота и обаяние их дочерей пересилят чудачество старшего сына Иакова. Едва он начинал говорить с ними, они утрачивали всю свою непосредственность: хихикали, закрывали руками лица, и не переставали сквозь пальцы бросать взгляды; о чем‑то шептались между собой. Они хорошо знали, зачем пришли и чего хотят. Их ребячливые жесты были лишь игрой. А эта девушка действительно оставалась ребенком, но вместе с тем он помнил испытанное им потрясение, когда ему показалось, что в ее взгляде он увидел сияние, открывающее непостижимую зрелость.

Он услышал:

— Я напоила обоих ослов, потому что не знала, который из них твой. Хотя твой, наверняка, тот светленький, правда? Он был сильно измучен жаждой.

— Да, тот светлый — мой. Спасибо тебе!

— И тебе спасибо за воду. Ты пришел издалека?

— Из Иудеи.

— Знаю, это долгая дорога. Я сама по ней когда‑то шла. Благодаря тебе у меня не будут болеть ладони от веревки, — сказала девушка, снова помещая кувшин на голову.

— Если я останусь в Назарете, то сделаю ведро получше.

Они оба вышли из‑под каменного свода.