Тень от башни - [15]

— Вернувшись в Лондон, Шервуд подарил животных Королеве, представил ей свой доклад. Потом доклад издали крупным тиражом… Герман?

— Хм?..

— A penny for your thoughts.[19]

— Да ничего, — сказал он. — Ничего.

* * *

— Что бы ты сделал, если бы сейчас пришла Волна?

Об этом он уже думал.

— Отнёс бы тебя на крышу отеля, высоко поднял бы вертолёт и летел вглубь страны. Потом — в ближайшее русское консульство.

На случай возвращения Волны про себя он рассматривал следующий вариант: передать Надю коллегам, сесть в консульский вертолёт и отыскать в море башню. Всадить в неё полный боекомплект — пулемётные ленты, ракеты, гранаты, что Бог пошлёт. Имело бы смысл идти на таран — врезаться в башню на крайней скорости, как камикадзе, надеясь, что топливный взрыв и добровольная жертва отбросят проклятого монстра из этого мира в иной. Но что-то шептало, что жертва будет напрасной, башня останется невредима, не упадёт. Ни человек, ни машина, ни даже ядерный взрыв не могли убить море. Слишком оно глубоко.

— Давай поставим за них свечу, — сказала Надя и резко поднялась с парапета.

* * *

Обитель свеч была черна — пещера-ниша. Вдоль стен ярусами горели огни — ряды прозрачных свечных стаканов, жёлтых, сиреневых, синих, алых. Целые батареи, отряды огней. Некоторые свечи уже мигали, погасая, другие были ещё молоды, сильны. Их ставили явно не для туристов — разные люди в разное время. Простая народная вера была жива, вступила в рамки системы без всяких потерь. Ведьма сунула монету в прорезь кружки, взяла толстый синий стакан и шагнула в альков. Герман протянул ей зажигалку, но Надя просто склонила фитиль к одной из горящих свеч. Лицо девушки было тёмным, по коже бродили сполохи, тени. Лепной святой на стене у ниши прижимал к груди свиток. На щите за его спиной восседала птица.

— У меня нехорошее чувство в старых католических храмах, — сказала Надя, когда они вышли из церкви на площадь. — Как будто здание может обрушиться, чтобы похоронить меня под собой.

Герман резко дёрнул её за руку, повернул к себе:

— И ты вошла в эту?!

— Почему нет. Резвится моя паранойя.

Всё, больше в латинские церкви не ходим, зарубил Герман на воображаемом носу. Никогда с ней не скажешь, какой глюк окажется истиной.

— Забыла, что случилось с Эдди? — сказал он, глядя на её макушку, шелковистую, чёрную в сумерках. Хрупкую. Приятель ведьмы Эдуард Стекловский, адъютант и палач воеводы, командир опергруппы «Зенит», сумел обезвредить три из четырёх зарядов, заложенных Сашей Плятэром на северодвинской АЭС. Последний заряд взорвался. Потолок в помещении рухнул. Стекловского хоронили в закрытом гробу.

— Здесь нет взрывчатки, — она высвободила руку и пошла через площадь. — К тому же, ему поделом.

С исходом зимы Надя перестала скорбеть о погибшем, перестала цитировать его стихи. Причиной мог быть рассказ Германа о его боевой подготовке. СБ-шный лагерь в Тимишоаре готовил не телохранителя, а убийцу. Его учитель Йон Торнеа дал понять, что от Германа Граева ждут ликвидаций наиопаснейшего противника в схватке один на один. Тогда же Герман проанализировал курсирующие в среде СБ слухи и пришёл к выводу, что первой его задачей в Москве будет убить Стекловского и занять его место — не как адъютант, разумеется, а как палач. Эти планы сменились, когда террорист успел раньше. Причиной смены ведьминых настроений могло быть, однако же, и другое — она слегка повзрослела, элементы позапрошлогодней мозаики легли в голове как надо, и вышло, что Эдди совсем не играл предателя. Он им был. Воевода не удостоил его кремации, отдал червям. Люди скорбели и окружали могилу героя цветами, и Герман уже не ждал, что публике скажут правду. Арсеньев решил оставить этот образ светлым в памяти народа — жест милосердия системы, элемент самоподдержки, чистый синтез, госрезон. С точки зрения обывателей это было несправедливо — сырая могила, прах, гниль, распад; но она льстила им, символически им небожителя возвращая. Крылья воском расплавились, не долетел.

— Они ушли, — нарушила реминисценции Надя.

Она склонилась над пышной клумбой высоких цветов, где ещё утром прятались от солнца кошка и некрасивый потрёпанный кот, больной каким-то воспалением на морде. Животных в клумбе больше не было, но Герман то и дело замечал снующие вдоль тёмных стен хвостатые силуэты. Площадь тонула в сумерках, освещённая сизыми слабыми фонарями. Церковь нависла громадой, неравномерная и потому живая — слева над крышей часовая башня с узкими арками в высоте, справа изгиб и провал, пустота. Чело здания был кругло с круглым же витражом, а деревянные ворота высоки, черны; справа высокой свечой кипарис, слева дерево с пышной кроной. Меж ними медная фигура нисходила в тёплый свет. Герману Тосса напоминала Тимишоару.

Надя взяла его за руку, и они некоторое время прогуливались по площади, созерцая окрестность церкви. Вершины кипарисов чернели в воздухе вдоль дороги, будто согнутые ветром, но в разные стороны — этот налево, тот направо. Под сенью щедрого дерева за витой чугунной оградой стояли столы ресторана, сидели люди, звякала посуда, ручейками журчал смех. Сквозь маску Герман видел всех этих людей — окрестность площади — тень кошки на сиденье мотоцикла — еду, посуду, кипарисы, фонари… Ему вдруг захотелось сесть. Может быть, не войти в ресторан —