Тень моей любви - [11]

– Хорошо, мама, – с облегчением вздохнула я. Мне вовсе не хотелось таскаться за ними по этим грязным лачугам и молиться, сидя на грязных скамьях.

– Поговори с этими детьми о Христе, – сказала мне тетя Доки. – И непременно научи их благодарить за подарки. Надеюсь, ты сумеешь заставить их вести себя как следует.

– Да, мадам.

Мы вышли из машины, и дамы засуетились вокруг чумазых мальчишек и девчонок, которые возили ногами по песку, не отвечали на вопросы и бросали восторженные взгляды на мой великолепный розовый наряд и корзину с пасхальными яйцами, которую я достала с заднего сиденья. Хорошо еще, на мне не было шляпы. Я и без того неожиданно смутилась и почувствовала себя немного глупо.

Эдна Фэ, Лула и Сэлли вышли приветствовать нас. Они все были в обтягивающих джинсах и плотно прилегающих, низко вырезанных блузках. Лица их были густо размалеваны дешевой косметикой.

Сэлли уже полностью соответствовала всем требованиям клана Макклендон. Ее крашеные волосы победно развевались, ее тело просвечивало сквозь тонкую ткань, как зрелая дыня через прорванную упаковку. Эдна Фэ и Лула представляли собой нечто среднее между Дейзи и Сэлли. Вместе они могли бы представить все стадии изменения портрета Дориана Грея – тяжелая, изрядно потрепанная чувственность Дейзи, увядающая свежесть Эдны и Лулы и еще вполне недурненькая Сэлли. Боже, что ждет ее впереди, когда тяжелая жизнь высосет ее, как апельсин, и выплюнет за ненадобностью.

Я так внимательно рассматривала выстроившихся вдоль стены женщин, что чуть не уронила корзину с пасхальными яйцами.

– Какая ты хорошенькая, – сказала вдруг Сэлли. Она подошла совсем неслышно и наклонилась слишком близко ко мне. Прядь моих волос оказалась в ее пальцах, и Сэлли перебирала их, не отрывая от меня взгляда. – Ты похожа на рассыпчатый клубничный торт с голубыми глазами. О, какие глаза! Яркие, как сапфиры. Ты вбираешь ими весь мир. О чем ты думаешь, маленькая королева?

Я думала: “Если ты опять дотронешься до моих волос, я увернусь и ударю тебя”, – но наши отношения с мамой только-только наладились, и я удержалась.

Мама, появившись, как всегда, вовремя, встала между нами. Вежливая, но холодная улыбка застыла на ее губах. Она не произнесла ни слова, но Сэлли отодвинулась. Сэлли боялась маму и ее сестер.

– А где Дейзи? – спросила тетя Доки. – Она собирается с нами молиться?

– А, – сказала Эдна Фэ, зажигая сигарету, и кивнула в сторону одного из домов. – Она еще не готова.

Лула глуповато хихикнула и тут же прикрыла рот рукой.

Тетя Доки укоризненно посмотрела на нее и, сердито поджав губы, покачала головой.

– Понятно. Я поговорю с ней попозже. – Судя по тону, каким это было сказано, разговор не сулил Дейзи Макклендон ничего хорошего.

Мама вынула из машины коробку с подарками и, наклонившись ко мне, сердито прошептала:

– Оставайся около машины. И чтоб к дому Дейзи ни ногой – шкуру сдеру!

У-у-у! Меня записали с братьями в одну компанию. Я кивнула.

И вот я стою во дворе лицом к лицу с десятком грязных босоногих детей самого разного возраста, начиная с моих ровесников и кончая теми, кто еще почти не умел ходить. Все они так уставились на мою корзину, что, казалось, еще мгновение этого напряженного молчания, и они собьют меня с ног и удерут с ней.

– Хотите послушать про Иисуса? – безнадежно спросила я, и молчание было мне ответом. Что ж, попробуем иначе. – Хотите пасхальных яиц? – Все моментально закивали и потянули ко мне руки.

Я пошарила в корзинке и нашла сначала несколько марципановых, потому что каждый ребенок знает, как разочаровывает крашеное яйцо, только сними с него скорлупу.

Но детям сестер Макклендон было все равно. Они хватали и марципановые, и обычные яйца с одинаковой поспешностью. Рассматривая их широко раскрытыми глазами, они изумленно трогали рисунки, срывали обертку, очищали цветную скорлупу черными ногтями и медленно жевали, смакуя каждую крошку.

Мне стало совсем нехорошо. Стыд-то какой! Я ненавидела это ужасное место, этих заброшенных детей. Сейчас сестры Макклендон молятся вместе с богатыми дамами только для того, чтобы их детям досталась бесплатная еда. Всего лишь обмен, полчаса смирения за несколько пасхальных яиц. Чем же это лучше того, на что они соглашались с мужчинами?

Я думала о Рони, который настолько горд, а его отец настолько зол, что никто никогда не решался явиться на Пустошь со своею дурацкой благотворительностью. И я радовалась, дрожа и покрываясь гусиной кожей, что Рони не сумели превратить в такого же выставочного нищего, как детей Макклендон.

Мои размышления прервало неровное урчание мотора. По грязной дороге ехала машина, дребезжа всеми своими частями. Как будто материализовавшись из моих мыслей, Рони въехал во двор на старом грузовике своего отца.

Я открыла рот от удивления. Рони было только двенадцать лет! Однако он совершенно самостоятельно вкатил эту развалину во двор и заставил ее остановиться. Выйдя, он застыл на месте, уставившись на меня. Его футболка была грязной, сквозь дырявые джинсы светилось грязное тело.

Этот мальчишка – зачем он приехал на Стикем-роуд к этим ужасным женщинам?