Тень - [54]

Виктор размышлял об этом, потягивая вторую кружку пива в тени рыночного навеса. Настроение хуже некуда, брачный аферист из него не получился, гроши на исходе, куда податься, что предпринять… Сидеть бы в тенечке, ни о чем не думать. Будь что будет, какая разница. Он собирался взять еще кружку пива, уже настроился преодолеть двадцать метров под палящим солнцем — ну и апрель, так его разэтак! — как вдруг на рыночную площадь въехал большой десятиколесный грузовик и из него выкарабкался парень с двумя молочными бидонами.

— Давай, давай… Эй вы, с мелкой посудой, налетай, не жди… Если я приложусь, ничего не останется! — крикнул пьющим владелец бидонов. Кое-кто и впрямь, большими глотками допив свое пиво, поспешил протянуть кружку продавцу.

Рудис! Ей-богу, Рудис!

Они сидели вместе в колонии для малолетних. Вначале Рудиса, благо он был из деревни, пытались вышучивать, но парень оказался упрям и к тому же силен невероятно. Вскоре он и застенчивость свою преодолел, и любому мог показать, почем нынче деревенские.

— Рудис!

— Ух ты! Не верю своим глазам! Вик Шик? Ты что в этой кладбищенской норе делаешь? Командировка?

— Да так… С бухты-барахты…

— А что, в Риге работу нету?

— Работа есть, башлей мало.

— Башлей всем мало, мешками раздавай — не хватит! Эй, шинкарь, — Рудис обратился к продавцу, — налей-ка нам дважды по паре и еще вот в эти бидончики… Но лей доверху, как полагается, я проверю! Там внутри зарубка, недольешь — попляшешь у меня!

Взяв в каждую руку по две кружки, Рудис повел Виктора под навес и принялся пересказывать последние серии своей биографии.

— Как на волю вышел, — Рудис выдохнул, отпил большой глоток и продолжал: — Доктора нашли у меня какое-то плоскостопие, вот и тяну лямку. Подвернулась работенка электриком, халтурка перепадает, жить можно. И вдруг у одной бабы от меня сопляк родился, мозговал я, мозговал и махнул рукой — лады, женюсь! И оказалось, жена высший сорт. Хозяйственная бабенция. Как запряжется, пыль столбом. Сейчас, правда, приутихла: второго ждем.

— Я рад, что у тебя о'кей и ты доволен житухой, — серьезно сказал Виктор, и лишь тот, кто его хорошо знал, мог уловить в голосе иронию.

— Теперь-то да, а вначале думал — ну, пропал. У нее ведь земельный участок! Был момент — или все к черту, или воровать! На зарплату электрика даже вместе с халтурками вигвам не построишь. А теперь хоть бы хны! Теперь моя старуха по дому только на скотинке пару сотенных в месяц загребает. Председатель говорит: пусть приходит на ферму или еще куда. «А ты дашь ей столько, сколько она, не выходя из дома имеет?» — спрашиваю. Старому хрычу и крыть нечем. А меня уговорил на лесоповал, с гуцулами. Семь потов сходит, зато башляем. Еду варили по очереди, смотрю, так недолго и с голоду подохнуть. Подошел мой черед, слетал я к крестному — он как раз свинью зарезал — и такой ужин закатил, дружки-гуцулы объелись и полночи за хлевом на корточках сидели. Давай меня уламывать: иди поваром. А мне что, на кухню я с удовольствием. Всех кругом знаю, как только кто скотинку режет, я тут как тут. Не задарма, конечно, — в конце месяца рубчиков шестьдесят, а то и семьдесят с брата выходит, но зато какая шамовка! Они ж меня на руках носят!

— Не пристроишь, а?

— Теперь уже не бог весть что… Масленица пару лет как кончилась. Я и сам помаленьку навостряю лыжи, но с хлопцами свыкся, нельзя сразу так взять и уйти.

— Мне хватит.

— Поговорить, конечно, могу!

Первые дни в лесной бригаде Виктор выдержал только потому, что не хотел оскандалиться перед Рудисом, но вскоре попривык. Будь перед ним перспектива, хоть в какой-то мере его удовлетворяющая, он, как знать, может, и почувствовал бы себя на какое-то время счастливым. Вроде Рудиса, имеющего в жизни точные и ясные цели, которых он достигает кратчайшим путем, как на танке. Нынче осенью — подвести дом под крышу, следующим летом — отделочные работы, а там пора откладывать на «жигуленка».

Если Даука меня найдет, суд зачтет добросовестный труд как смягчающее вину обстоятельство, бригадир напишет красивую характеристику и, может, попробует заполучить меня на поруки, рабочие ему нужны.

— Да уж, как ни вертись, а зад все сзади, — прокомментировал Рудис положение Виктора. — Где ж ты эти тысячи промотал?

— Я и десятой части от них не видел… Ворованное идет за бесценок. И разве тут помнишь об исполнительных листах? Тебя одна мысль гложет: как повеселее деньгу спустить. Теперь только начинает до меня доходить, что доли-то отдавать придется.

— Да, лет десять под хомутом походишь! Допустим, не всегда половину срезать будут, но и четверть — это немало. Ведь ты больше сотенной в месяц не сделаешь, а что сегодня сотня? Фукнул и нету! Тебе бы поискать работенку, где мало платят, но есть левый заработок. Шофером автобуса, к примеру. Днем как-нибудь, а вечером возишь в финскую баню, в выходные — рыбачков на Чудское…

В тот день Рудис согласился подвезти его до райцентра, и они отправились по лесной тропе к нему домой, за мотоциклом. Как всегда на склоне лета, в лесу все пересохло, шагнешь в брусничник, а он шуршит, как тростник.

По жаре примолкли птицы, и грустным было расставанье с этим чистым сосновым бором, дарившим ему полные бодрящей свежести рассветы; с косулями, спокойно глядевшими издали на лесорубов; с первыми лучами солнца, пробивающимися сквозь кроны деревьев; сойкой, каждое утро дежурившей на одном и том же суку и вдруг взлетавшей, чтобы криком предупредить сородичей о грозящей опасности. Иногда в самую рань показывалась на дальней поляне лосиная семья. Присев в клеверной отаве, зайцы быстро-быстро жевали молодые листочки, и тут же рядышком лиса, вздымая хвост, большими прыжками ловила мышей. Раньше он ни в чем таком потребности не ощущал, но теперь знал, что первое время всего этого ему будет не хватать.