Тень каннибала - [19]

Когда она окончательно овладела собой и повернулась к дочери, та уже спала. Ее опухшее от слез лицо выглядело несчастным и беззащитным. Анна Александровна едва слышно вздохнула. Любовь и жалость боролись в ее душе с сильнейшим раздражением. За что ей это на старости лет? Тридцать лет в школе — тяжкий крест, даже если не считать того, что довелось увидеть и пережить за стенами школьного здания. И вот теперь, когда, казалось бы, все более или менее наладилось и настало время отдохнуть, надо же было случиться такому!

Анна Александровна не стыдилась этих мыслей, потому что знала: между тем, о чем ты думаешь в минуту слабости, и тем, что ты делаешь и как живешь на самом деле, — пропасть. Она напоминала самой себе солдата, который после долгого и полного опасностей перехода едва успел устроиться на привал, как услышал команду на построение. Естественно, солдат станет в строй и пойдет дальше, но кто сказал, что он должен этому радоваться?!

Неслышно ступая по собственноручно отмытому и натертому до матового блеска паркету, она вышла из комнаты, заглянула на кухню и, убедившись, что там все в порядке, осторожно, чтобы не разбудить дочь, открыла входную дверь.

Она не знала, куда пойдет и что станет делать, но сидеть сложа руки в пропахшей смертью однокомнатной квартирке за плотно задернутыми желтыми шторами было выше ее сил. Анна Александровна была неглупой женщиной и понимала, что идти в милицию, стучать кулаком по столу и требовать немедленно, сию минуту изловить преступника совершенно бесполезно. Маньяк был хитер, как все маньяки, а среди тех, кто пытался его искать, судя по всему, не было ни Шерлоков Холмсов, ни эркюлей пуаро. Да если бы и были, им вряд ли удалось бы справиться с этим делом. Что толку от самых хитроумных умозаключений, дедукции и тончайшей логики, когда имеешь дело с хитрым и кровожадным сумасшедшим, укрывшимся в многомиллионном городе и действующим вопреки здравому смыслу? Все, на что могла рассчитывать милиция, — это случайно поймать маньяка на месте преступления, схватить его из засады, запугать и заставить признаться в своих преступлениях. Это была единственно возможная тактика в сложившейся ситуации, но она, насколько могла судить Анна Александровна, до сих пор не дала никаких результатов. Если, конечно, не считать результатом того, что зверь выследил и сожрал одного из охотников…

Она бесцельно шла по улице, обсаженной тоненькими прутиками, которым через много лет предстояло превратиться в березы, липы и рябины, и снова, в который уже раз, пыталась понять, почему такое несчастье случилось именно с ней, с ее семьей.

Неужели все-таки правы те, кто талдычит о переселении душ, карме и прочей чепухе, которую невозможно ни доказать, ни опровергнуть и которую ни один здравомыслящий человек не станет воспринимать всерьез? Неужто в нынешнем своем существовании каждый из нас расплачивается за грехи, совершенные в прошлых жизнях, причем вовсе не обязательно за свои собственные? Тогда у места, где мы живем, есть название, решила Анна Александровна. Это название — ад. Нас всю жизнь пугают адом, а мы, глупцы, послушно пугаемся, не зная, что мы уже в аду, что мы родились здесь, выросли и умрем в свое время, чтобы перейти в следующий круг. Котлы, сковородки и вилы — чепуха. Если ад существует, то он должен выглядеть точь-в-точь как этот микрорайон. Или как наша деревня после того, как в сорок третьем году она восемь раз переходила от наших к немцам и обратно… А те редкие минуты радости, любви и счастья, что выпадают нам иногда, тоже имеют свой смысл и свое предназначение в этом пекле. Человек привыкает ко всему, в том числе и к страданиям. Вот для этого нам и дается радость чтобы не привыкали, чтобы каждый новый удар ощущался в полном объеме, со всей остротой…

Она огляделась, ища скамейку, на которую можно было бы присесть, чтобы спокойно выкурить сигаретку. Но вокруг был только серый асфальт, вытоптанные газоны с чахлыми прутиками деревьев да огромные бетонные махины многоэтажных жилых корпусов. Ближайшая скамейка виднелась в паре сотен метров от того места, где стояла Анна Александровна, на троллейбусной остановке, где уже топталось человек пятнадцать. Сивакова махнула рукой, щелкнула замком сумочки и вынула пачку «Мальборо-лайт». В конце концов, здесь была Москва, а не родная деревня, где ее знала любая собака и где, случись ей закурить на улице, пересудов хватило бы на полгода.

Умело, по-солдатски закуривая от спички, она невесело усмехнулась краешком твердо очерченного, немного жестковатого рта. «Родная деревня»… Господи, кто бы знал, как она всю жизнь ненавидела эту дыру, в которой ей пришлось прожить большую часть своей жизни! Ах, если бы, если бы у нее был выбор! Но выбора у нее, увы, не было. В сороковом году отца арестовали, припомнив ему и дворянское происхождение, и то, что его отец, штабс-капитан Леваневский, воевал на стороне Врангеля, и даже то, что его мать была дочерью приходского священника. Через месяц после отца забрали маму. Они так и не вернулись из лагеря, а если вернулись, то не смогли разыскать дочь. Потом был детский дом с его вечной голодовкой и звериными порядками, потом педучилище, институт… Вышла замуж за директора сельской школы, в которой работала по распределению, а потом, когда муж умер от рака, сама стала директором. Вот так и осела навечно в «родной» деревне…