Тень ивы - [20]

Они только что наелись вкусных котлет, досыта, сколько хочешь – не такое уж частое удовольствие. Не в честь октябрьской революции, а в честь того, что накануне Стасис и Бирута принесли целый мешок парной свинины – Ритин отец был, да и остается большим мастером по забою свиней. Теперь допивали кофе, Игорь потянулся через Риту к ближней коробке-тумбочке, чтобы поставить чашку. Он случайно коснулся тыльной стороной ладони ее груди, тут же ощутил дух летнего тепла от ее близких волос и развернул ладонь, погладил грудь, прижался к ее губам своими.

Рита поспешно поднялась с пола.

– Бог с тобой, Игорь, напугал.

Она подошла к приемнику, сделала музыку громче.

– Бог со мной. А с тобой тоже?

Она промолчала, вглядываясь в зеленый глазок старомодного приемника.

– А когда он с тобой?

– Когда бывает кого-то жалко. Или когда стыдно за что-то, например, когда соврешь от страха. И это тебя мучает.

– Тогда он не со мной, Рита.

– С тобой. У тебя бывает так, что ты встречаешь что-то и тебе кажется, что это ты придумал?

– Например что?

– Ну, какие-то слова, не знаю, картины, музыку.

– Не знаю. Я только в одном случае думаю о Боге, Рит. Когда слышу музыку. Ты говоришь – стыдно… Бог – это не боль, это не наказание. Это что-то совсем другое. Мне кажется, это музыка. Ну, не всякая, конечно, не эта, из телевизора. Бог разговаривает через музыку с самого начала, с самых первых людей! Она растворена в воздухе, ее каждый может услышать, а слышит один. Один из тысячи, из тысяч! Бах ее слышит. Нет, ты подумай! Все все строят из жизни, из плоти. Строитель, он строит из камня, дерева, писатель, даже если абсолютно все придумал, он все равно строит из чего-то, что видел, что слышал или чувствовал. То же и совесть, Ритка, – это тоже только страх наказания. Тюрьмой, болью… И остается только… Ты подумай, ведь мелодия – она приходит какому-то человеку ниоткуда, избранному человеку. Кто-то или что-то позволили ему услышать.И вот этот кто-то и есть бог. В этом качестве его существование никто не оспорит.

Игорь встал с пола, и Рита повернулась к нему.

– А как же ноты? Ноты – это тоже знаки Бога?

– Нет, это уже земное. Это придумал кто-то совершенно земной. Как пастырь церкви, только не такой церкви, как та, куда ходят твои родители. Этот пастырь услышал музыку и решил, что надо, чтобы голос Бога услышали другие. И придумал ноты.

Рита подошла к нему и взяла его руки в свои.

– Тогда мне ясно, кто были апостолы и кто святые. Святые – это те, кто слышит этот голос. Это Моцарт, да, Алессандро Марчелло, Чурленис? Апостолы – те, кто придумал ноты, голоса инструментов.

Она поцеловала его руки. И это опять было не тем жестом, к которому он был готов. Он освободил свои руки. И посмотрел во двор.

– Да, – сказала Рита торопливо, – темнеет, надо ребят домой звать.

И в тот вечер, и дальше, пока Игорь не сделал Рите предложения выйти за него замуж, они тянулись друг к другу, но с такой размеренностью, какая обычно бывает у мужа и жены, проживших вместе не один десяток лет, когда страсть и нежность уже не являются самыми сильными двигателями сближения.

Возможно, это была борьба, отстаивающая право каждого ждать первого шага от другого, но после этого ноябрьского вечера Игорь перестал приходить в дом на Орджоникидзе. И Рита, до того частенько поджидавшая Игоря после занятий на скамейке у корпуса юрфака, больше там не появлялась. Что особенно удивительно, что Игоря это не угнетало. Более того, он с тайной радостью открывал для себя новый уровень свободы взрослого мира. Не оставляли времени для сердечных мук походы в пивбар с компанией сокурсников, игра в футбол и баня по воскресеньям, репетиции в студенческой рок-группе, поездки в летний институтский лагерь в Геленджике, где Игорь получил и первый сексуальный опыт с женщиной по имени Марина, женой моряка дальнего плавания, работавшей в их лагере медсестрой.

Но вдруг на третьем курсе, поднявшись от гриппа, свалившего его на две недели сырого и ветреного марта, Игоря могуче потянуло к знакомому двухэтажному дому. Наверное, еще не отпустившая его горячка вела его к Рите безоглядно. А может, болел он по-настоящему тяжело, потому его инстинкт выживания тянулся к тому, кто его пробуждал. К Рите.

Знакомый дом темнел набухшим водой камнем, капель стучала по жестяным откосам окон так, что перекрывала крики ворон, ругающихся в собачьем сквере. Дверь в квартиру Риты была открыта, из нее в темный подъездный коридор проникал свет. Ему было страшно войти в квартиру. Он постоял, послушал, но тишина растревожила его еще больше.

Наконец, поняв, что стоять тяжело, Игорь вошел внутрь. Пустые коробки из-под книг, сломанная табуретка, груды тряпья, пустые бутылки, даже книги – сплошь школьные учебники – все указывало на то, что здесь не живут, что не живут уже довольно давно.

Унимая озноб, Игорь постучал в соседнюю с Бринскусами дверь. Ему открыла пожилая женщина с вязанием в руках, едва на него взглянувшая, продолжавшая какой-то подсчет.

– Уехали. Совсем. На родину, там же теперь свое государство! – не дожидаясь вопроса, сообщила она с обидой в голосе.

– Здравствуйте, – только и сумел сказать Игорь.