Тень императора - [24]

Катамараны состояли из двух пирог — длинных долбленок, скрепленных между собой на расстоянии четырех-пяти локтей бамбуковыми связками, образовывавшими настил, предназначенный для выловленной рыбы. Каждый катамаран сопровождало три или четыре пироги с двумя озерника-ми на борту. Эврих, едва увидев эти чудо-плоты, загорелся желанием поглядеть на здешний лов рыбы и намеревался упросить кого-нибудь из озорников взять его с собой, однако непохоже, чтобы планам его было суждено осуществиться, даже если Газахлар не возьмет арранта с собой к Спящей деве.

Еще по пути к Голубому озеру Хамдан рассказывал легенду, согласно которой воды его имеют такую яркую окраску из-за того, что дно выстлано дивным синем камнем — лазуритом, осколки коего кочевники находят иногда у подножия Спящей девы. Камнем столь синим, что просвечивает даже сквозь ил и напитывает своим сиянием воды. Эврих разъяснил Тартунгу, что небесного цвета камень является величайшей редкостью и ценится во всем мире на вес золота. Природа вообще исключительно скупа на синие камни, и редкость этого цвета в земле особенно удивляет, ежели вспомнить всевозможные оттенки синего в разнообразнейших красках моря и неба. Чохыши-сказители бают, будто это происходит оттого, что стихия земли не желает подражать стихиям воды и воздуха, поскольку находится с ними в вечной вражде. Так это или нет, ведомо лишь Великому Духу, однако ценность синих камней общеизвестна. Из лазурита же, помимо украшений, изготовляют ещё и восхитительно стойкую краску, используемую для написания фресок не только в Мванааке, но и в Саккареме, и в самой Аррантиаде. Порошок из толченого небесного камня смешивают с рыбьим клеем, смолами или маслами и получают краску, о которой мечтают лучшие художники, расписывающие парадные залы храмов и дворцов…

Эврих много чего говорил о замечательном синем камне, который не страдает от огня, а, напротив, в жарком пламени приобретает ещё более яркую окраску, и, между прочим, обмолвился, что собирается отправиться вместе с Газахларом на его розыски. Он якобы давно мечтал посмотреть на места его рождения, и владелец «Мраморного логова» обещал взять арранта с собой. Да только вряд ли исполнит обещанное. Похоже, он хочет, чтобы Эврих успел поразить своим лекарским искусством возможно большее число скотоводов, и едва ли возьмет к Спящей деве, коль скоро пользы там от врачевателя будет не много…

Афарга наконец решилась: скинула замызганный травяной передник на камни, шагнула к воде, и Тартунг невольно поморщился, глядя на её нескладную фигуру, неуверенные, незаконченные, боязливые движения. Ну надо же такой уродиться! Плечи сутулые, грудь впалая, голова склонена, словно шее невмочь её тяжесть нести, руки плетьми болтаются и походка спотыкающаяся — вот ведь хворобу Эврих на их головы добыл! Одна радость, что не глухая, не бельмастая и не сухорукая!

Последнее слово подобно ключу отомкнуло в мозгу Тартунга некую тайную дверцу, и перед его мысленным взором возникли совсем иное озеро и совсем другая девушка. Словно воочию он увидел сухорукую Дитар, приставленную наблюдать за рабами, посланными пепонго собирать соль на берегах Мертвого озера, толпу своих сверстников-мибу с деревянными скребками и плетенными из древесной коры кузовками в сопровождении шестерых карликов, вооруженных духовыми трубками. Давненько же он не вспоминал те времена!

…Это произошло через несколько лет после того, как пепонго ворвались в Катику и захватили в плен множество его соплеменников — в основном женщин и детей. В тот год ненавистные карлики сочли его достаточно взрослым, чтобы идти к Мертвому озеру, и он понял, что у него, впервые со дня пленения, появился шанс бежать из неволи и попытаться отыскать родное племя. Тогда-то он в первый раз и услыхал о Красной пустыне, к которой они шли нескончаемо долго: вдоль Птичьего озера, через Вечнозеленые леса квашей, забираясь все глубже на юг, уходя все дальше и дальше не только от деревень пепонго, но и от земель, принадлежащих мибу.

В водах Мертвого озера содержалось слишком много солей, и потому в нем не водились ни рыба, ни крокодилы, но в окружавших его болотах жило семейство бегемотов. Во времена больших дождей болота заливало, росший в нем тростник оказывался под водой, а тот, что вырывало с корнем, образовывал плавучие острова. Частые ветры выбрасывали его на берег, и, высушенный солнцем, он превращался в прекрасное топливо для костров, на которых сборщики соли жарили добытую для них карликами дичь. В пище недостатка не было: буйволы, зебры и антилопы шли, как и люди, на берега озера за солью. В сухие сезоны она покрывала песчаные пляжи тонкой коркой — розовой, фиолетовой и коричневой, в проломах которой посверкивали порой кроваво-красные лужи.

Эту-то соляную корку две дюжины подростков-мибу и должны были соскабливать с земли, очищать от сора и таскать в кузовках в лагерь. Здесь в конце сухого сезона её следовало погрузить на присланных для этого осликов и развезти по деревням — пепонго, где соль истолкут, смешают с золой и перцем и превратят в йялал — драгоценный продукт, без которого уважающие себя хозяйки не готовят ни одного кушанья и который, в умеренных количествах, добавляют даже в молоко.