Тень гоблина - [54]

Утром, как ни в чем не бывало, взошло радостное и беспечное, словно улыбка идиота, солнце. Оно безразлично щурилось на учиненную ночью разруху.

Люди, беспечнейшие из созданий, когда-либо живших на земле, влекомые своими каждодневными делами, пробегали по искореженным улицам и, бросив мимолетный взгляд на раздавленные деревьями машины, в душе радовались своему безденежью, не дающему возможности обзавестись собственным автотранспортом; и, с облегчением вздохнув, спешили на троллейбусные остановки. И только здесь, не найдя на месте привычные рогатые вагоны, начинали громко возмущаться. Где-то ближе к обеду добравшись до места работы, народ с круглыми глазами оправдывал опоздание ужасной бурей, которая, оказывается, ночью (а мы спали и ничего не слышали!) чуть было не сдула их родной город с лица Среднеевропейской возвышенности.

Проблемы города — это проблемы городских служб и отдельно взятого человека, как правило, не касаются, как не касаются его последствия цунами в Индонезии или выборов президента в собственной стране. Событие произошло, свершилось, о нем поговорили и дружно забыли. Так было и после той страшной ночи. Стараниями городского головы, в самые короткие сроки в столице все было прибрано, вычищено, отреставрировано, на что из городской копилки были изъяты соответствующие средства, которых с лихвой хватило бы на возведение нового, тысяч на четыреста жителей, города. Конечно же, эти деньги городу были компенсированы за счет госбюджета, а проще говоря, за счет окраинных территорий необъятной страны. Там природные катаклизмы — явление привычное, народ попроще, да и от чужого глаза подальше. Так что устоявшие клены на набережной выкорчевали, ямы засыпали и разбили на их месте клумбы, зубья стене вставили, крыши починили, местам пристанищ мертвых вернули первозданный вид, благо родственники, как мураши, набежали собирать, спасать и восстанавливать свои дома скорби. И все. Буря забылась. Метеорологи, как всегда, объяснили причины ее возникновения перепадами атмосферного давления, столкновение холодных и теплых фронтов, и этого научного мракобесия оказалось достаточным, чтобы люди в него поверили. Только несколько городских сумасшедших да с десяток стареющих, прозорливых и потому никого уже не боящихся батюшек, стали что-то невнятно бубнить о знамении Божьем, о его попустительстве, а самые буйные и дряхлые со страхом заявляли о посещении города главным Супостатом, самим Люцифером. Не могла, дескать, простая буря посшибать кресты на многих церквах, сколько и каких ветрищ-то было прежде, а кресты столетиями стояли, а здесь — на тебе — в одночасье и оземь! Нет, неспроста это все, по грехам и делам нашим воздается! И проломы в Кремлевской стене неслучайны, так ли уж ее деревцом прошибить можно? Нечто она не крепость, не детинец? Ее вон большевики с орудий разбомбить не смогли, а здесь гибкой макухой клена кирпичагу разворотило! Быть такого не может! Видно, сам рогатый ходил туда! Ох, не все чисто нынче за этой стеной, а ведь там испокон томятся чаянья и надежды народные! Молись, молись, Русь православная и инославная молись, как умеешь, ибо не ведаешь ты, что грядет, и отчего туча та пришла с северо-запада.

11.

Инаугурация из чужого, непонятного и труднопроизносимого слова в российском сознании быстро превратилась в синоним пышного праздника с хорошей, затяжной пьянкой. Особенно гулял и веселился служивый люд, для которого восшествие на руководящее место президента, губернатора, мэра или иного главы, означало окончание «межлизня» соответствующего уровня. Наконец-то после стольких волнений, интриг и подлостей появилась новая властная жопа, которую, согласно древней традиции, следовало впредь обихаживать своим чиновным языком, служа ей и поклоняясь. Ну, а уж если тебя соизволили позвать на само таинство снисхождения власти на избранника судьбы, то веселью твоему и оптимизму не должно быть ни конца ни края.

Большой концертный зал, БКЗ, Есейска гудел, как улей. Старая краевая знать чинно фланировала по просторным и светлым вестибюлям, учтиво и весьма сдержанно здороваясь друг с другом, ибо никто еще доподлинно не знал, кем завтра будешь ты, а кем притворно улыбающийся тебе бывший сотоварищ. Заметив средь зала небольшой кружок, в центре которого неизменно находился кто-нибудь из приехавших с Плавским людей, местные бочком подкатывали и внимательно прислушивались к речам, как правило, небогато одетого, в стоптанных башмаках господина, несущего с блеском в глазах порой откровенный вздор. Но, поди же ты разберись, что ныне вздор, а что рациональное зерно, из которого и должна чудным образом произрасти модель отечественного капитализма с дозированной демократией.

Церемония вступления в должность нового, шестнадцатого губернатора Есейского края была обставлена с подобающей такому случаю пышностью. Полный симфонический оркестр играл торжественную музыку, сцена была задрапирована государственными флагами и державными орлами, так как собственных гербов и знамен в крае еще не было. Официальную Москву представлял Главный контролер президента — Платонов Николай Платонович, занявший этот пост после ухода Пужина, а до этого служивший у Николая Николаевича заместителем. Человек из органов и к публичной политике никакого отношения не имевший. В накопителе для особо почетных гостей, он нервно теребил накрахмаленную салфетку, пил воду и от непривычной для здешних мест духоты неимоверно потел, серый теряющий форму костюм, давно не глаженные брюки и поминутное заглядывание в красную папку делали его длинную, нескладную фигуру смешной и жалкой. Николай Платонович, понимал всю возложенную на него ответственность и больше всего боялся что-нибудь напутать при оглашении президентского поздравления. Помогать и ассистировать ему в этом деле, был отряжен Замойленко Леонид Сергеевич, низкорослый щупленький человек с неразличимой в толпе внешностью, некогда служивший директором сиротского приюта одного из сибирских городов. В свой нынешний кабинет на Старой площади, Леонид Сергеевич был поднят силой первой волны отечественной демократии. За шесть лет своего пребывания в Москве, провинциальный тихоня умудрился сделать головокружительную карьеру и занимал пост начальника главного управления провинций и, как поговаривали знающие люди, эта должность не была для него пределом. Залогом такой уверенности был тот факт, что за весь свой чиновничий век Леонид Сергеевич не принял ни одного самостоятельного решения.