Тень Галилеянина - [75]

Мы поднялись по лестнице наверх. Было уже темно. Мы зажгли масляный светильник. Варух начал рассказывать о том, как, не встретив меня в Сепфорисе, он пустился вдогонку по моим следам. Из родного города он привез адресованное мне, скрепленное печатью письмо, которое – так сказал он – просили передать мне какие-то неизвестные люди. Дальнейшие события слились в его передаче в один лишенный связности рассказ. Попав в Иерусалим, он пристал к новой общине. Эти люди будто бы живут в подполье. Все имущество у них общее. Они учат, что голодные насытятся, а плачущие утешатся. Мужчины и женщины, свободные и рабы – все, по их словам, имеют равные права.[257]

Неужели Варух снова угодил к каким-то сектантам? Неужели и здесь мои старания оказались напрасны? Однако, несмотря на это, я не мог слушать его внимательно. Все время, пока он рассказывал, другое занимало мои мысли. Почерк, которым был надписан конверт. Мне казалось, я узнал его. Неужели Варавва прислал мне письмо? Не выдержав, я сломал печать.

Варух продолжал говорить. Он все рассказывал и рассказывал. Про общие обеды. Про радость и любовь. Про Духа Божия. Про чудеса. Про исцеления. Неожиданно он произнес слова, заставившие меня прислушаться:

– Нашу общину основал Иисус из Назарета, тот, которым ты раньше интересовался!

Я покачал головой:

– Иисус умер! Его ждала та же участь, что и стольких пророков до него!

– Нет, он не умер! После смерти его видели преображенным![258]

Слова лились из Варуха потоком, его нельзя было остановить.

Да, я сумел отвоевать Варуха для жизни, но только не для жизни торгового человека. Я не мог дать ему того, чего он искал у ессеев: чувства защищенности внутри общины, бежавшей от несправедливостей этого мира. И вот сейчас он нашел то, что искал!

По-настоящему, мне полагалось лишь радоваться его душевному подъему. Разве не был он прямой противоположностью той страсти к саморазрушению, которая владела им в пустыне? Или все дело в том, что он снова стал мечтать об иной жизни, мысли о которой владели им в бытность его ессеем? А теперь он хотел, чтобы и я разделил с ним его мечту? Однако на деле он добился одного – я только еще острее почувствовал свои раны и свою уязвимость. Всякое упоминание об Иисусе резало по живому. Все лишний раз твердило мне о том, что самые губительные последствия зачастую не отделить от самых лучших побуждений. Варух и представить себе не мог, что творилось во мне.

Но, может быть, хотя бы Варавва нашел выход? Может быть, хотя бы его мне удалось вернуть к жизни? Уже не обращая внимания на Варуха, который все говорил и говорил, я принялся за письмо:

«Варавва приветствует Андрея!

Шалом!

Как только прочтешь, сразу же сожги это письмо. Никто не должен обнаружить его у тебя! Никто не должен знать, что в нем написано. Я пишу тебе прежде всего потому, что благодарен тебе. До меня дошли слухи, как горячо ты за меня заступался. Я буквально вырвался из лап смерти. Цена оказалась высока. Другому пришлось умереть вместо меня. Вместе с ним распяли двух моих друзей. Теперь я все время спрашиваю себя: почему вышло так, а не иначе? Почему Иисус? Почему не я?

Я знаю, Иисус тебе близок. Ты защищал его путь бескровного протеста и отвергал мой путь сопротивления. Теперь я навсегда связан с ним. И я все время думаю о том, что это для меня значит.

Если он умер вместо меня, то я обязан жить вместо него. Ты бы, наверное, сказал, что мой долг по отношению к нему – встать в ряды его сторонников. Но размышления заставили меня рассудить иначе. Наши два пути, его и мой, противоположны, но одновременно они связаны один с другим.

Власти только тогда готовы всерьез воспринимать бескровный протест Иисуса, когда они знают: другая возможная альтернатива – вооруженный мятеж, а тут уж каждый раз не знаешь, чем закончится. Только это дает надежду людям вроде Иисуса. Только с нами за спиной они могут на что-то влиять.

Но то же верно и для нас: наш суровый путь только тогда может к чему-то привести, когда одновременно с ним существует другой. У нас хватит сил сокрушить нынешний порядок, но нам с нашими методами никогда не создать на его месте новый. Нам грозит пострадать от последствий развязанной нами же войны: насилие порождает насилие. Рано или поздно все окажется позади, и тогда прощение и примирение понадобятся нам самим.

Поддерживая друг друга, мы должны идти каждый своим путем. Эти пути различны, часто прямо противоположны. Я знаю, что Иисус бы не одобрил того, что делаем мы. Но при этом мы все же зависим друг от друга. Путь, который избрал он, грозит быть использованным власть имущими в своих интересах. Нам на нашем пути грозит опасность потерять из виду цель.

В конце наши пути непременно сольются. Да они уже и теперь соединились. С Иисусом распяли двоих моих друзей. Их теперь не отделить от него. Он умер как «царь Иудейский», а наши люди – как его свита.[259] Я признаю, что он выше нас. Но мы нужны ему. Ему не обойтись без той грязной работы, которую делаем мы. Ему нужна его свита. В смерти мы были рядом с ним, ученики же его оставили. Если мне суждено когда-нибудь попасть в руки римлян и разделить его судьбу, я соединюсь с ним.