Тень Галилеянина - [60]

А что если Иисус мог решить мои собственные проблемы? Проблемы, которые все возникли из предубеждения и напряженности между евреями и язычниками! Разве я сам не стоял на линии, разделяющей эти два фронта? Где-то между Пилатом и Вараввой? Между язычниками и евреями? В этой пограничной области я попал в унизительную зависимость от римлян. Разве Иисус не встретился мне именно здесь – как свободный человек, который остался верен себе и своему народу?

Или ему тоже грозит опасность, что на него когда-то станут ссылаться люди, видящие в нем только странствующего философа и поэта? Которые увидели в нем лишь то, что смогло легко преодолеть границы нашего народа? Люди, которые будут использовать Иисуса как оружие против нашего народа? Которые закроют глаза на то, что он – пророк угнетенного народа!

К счастью, мне не нужно было тут же искать решения всех этих вопросов. Теперь речь шла только о том, чтобы переслать в Рим реалистичный, но в то же время безобидный рапорт. Поскольку я понимал, что включил в него лишь половину правды, я добавил к нему короткую записку для Метилия, где пояснил, что мое донесение не окончательно, и работа еще не завершена. Об Иисусе можно было бы сказать гораздо больше. После этого я запечатал отчет и письмо. Вышло так, что Варух как раз высказал желание на Пасху поехать в Иерусалим. У меня получилось передать с ним оба письма. Ему и в голову не должно было прийти усомниться, что речь идет о деловой переписке насчет ближайших поставок зерна для римских когорт.

Варух попросил отпустить его на длительное время. Уже несколько недель, пока я был занят чтением книг, он выполнял мою работу. Он вполне справлялся с этим. И все равно я чувствовал, что мысли его где-то далеко.

«Когда человек пристал к ессеям и научился презирать богатство, нелегко заниматься его преумножением», – вздыхал он.

Разговаривая с ним, я чувствовал, как сильно недостает ему его общины. Он понимал, что они никогда уже не примут его обратно. Он был исключен окончательно и бесповоротно. Однако нового дома ему пока не удалось найти. Даже в нашей семье.

* * *

Дорогой господин Кратцингер,

Вы обратили мое внимание на одну интересную вещь: из тактических соображений Андрею пришлось преуменьшить «единственность и неповторимость» Иисуса. В то же время, согласно «критерию отличия», это имеет решающее значение для различения истинного и неистинного предания об Иисусе. Не следовало ли мне с самого начала сделать больший упор именно на неповторимость Иисуса, вместо того чтобы уменьшать значимость его проповеди множеством аналогий?

Не думаю, что вообще следует руководствоваться этим критерием. Если в иудейской традиции мы не находим параллели тем или иным речениям Иисуса, это еще не означает, что такой зависимости не существовало. Иисус мог испытывать влияние со стороны устного предания. Или предания, содержавшегося в несохранившихся текстах.

Кроме того, критерий отличия оставляет в небрежении все, что Иисус имеет общего с иудаизмом, как будто в отличие от всех прочих людей его невозможно понять, исходя из исторического окружения. Критерий «невыводимости» (как еще называют критерий непохожести) представляет собой замаскированную догматику: получается, Иисус сошел прямо с небес. И эта догматика носит выраженный антиеврейский акцент: невыводимым оказывается именно то, что есть у Иисуса в иудаизме отсутствует.

Поэтому мне хотелось бы так изменить формулировки критерия отличия: претендовать на истинность могут те предания об Иисусе, которые, хотя исторически возможны в контексте тогдашнего иудаизма одновременно несут особую печать, позволившую в дальнейшем выкристаллизоваться из иудаизма раннему христианству. Не только Иисус, все раннее христианство «выводимо» из иудаизма.

Вы, кстати, совершенно правы, когда говорите, что «маскировка» Иисуса под безобидного странствующего философа и крестьянского поэта призвана, среди прочего, послужить критикой современных образов «безобидного» Иисуса.

Ваши замечания навели меня на новые мысли. С нетерпением жду следующего Вашего письма.

Искренне Ваш,

Герд Тайсен

Глава XV Социальная реформа и реформа храма

Через несколько дней, после того как Варух отправился в путь, увозя мое послание Метилию, до меня дошло известие, разом изменившее все. Теперь уже мне самому нужно было в Иерусалим, и как можно скорее. Римляне арестовали Варавву, а с ним еще двух зелотов. При задержании они оказали сопротивление. Один римский солдат был тяжело ранен и вскоре умер от ран. Я должен был отправиться в Иерусалим немедленно. Я думал, что, лично доложив обо всем Метилию, смогу как-то помочь Варавве. Я был обязан ему жизнью, и мой долг состоял в том, чтобы попытаться выручить его.

В компании Тимона и Малха я поехал в Иудею через Самарию, не делая объезда через Перею – путь, который выбрал Варух.[220] Мне нужно было спешить, чтобы попасть в Иерусалим еще до Пасхи.

В пути я размышлял, как мне помочь Варавве. Изобразить его самым вменяемым из зелотов, которого нужно пощадить? Рассказать, как он заступался за меня? Или будет лучше вовсе умолчать об этом? А вместо того просить за всех троих пленников, не заостряя внимания на наших отношениях с ним? Но разве римляне не захотят, несмотря ни на что, наказать виновных в убийстве римского солдата? Все три дня пути из Галилеи в Иерусалим эти мысли не давали мне покоя. В конце концов я кое-что придумал.