Тень фараона - [8]

Тут прибавил от себя, что рядом с нами в реке был крокодил, но если это и так, я его не видел. Вероятно, он выдумал это, чтобы проводить больше времени со мной, ведь если крокодил когда-нибудь и заплывал на территорию дворца, его быстро ловили, чтобы он на кого-нибудь не бросился.

И получилось так, что я невольно оказался в привилегированном положении, занял место в сердце царской семьи.

В самые жаркие часы, когда фараон принимал (с каждым днем все реже) своих советников, мы прятались где-нибудь во дворце. Обычно я сопровождал Тута в его эскападах, стараясь сгладить их последствия, так как он рвался подсматривать за всеми, невзирая на звания. Как правило, все знали, где он притаился, и не обращали на него внимания, но, должен признаться, за последние месяцы он настолько преуспел в искусстве прятаться и выбирать тайники, что наша игра утратила свою остроту, зато подслушанные разговоры становились все интереснее, а голос совести звучал во мне все тише.

Слуги, с которыми я, по сути, только ночевал, вечерами говорили о том, что за пределами дворца лежит совсем другой мир, что фараон не заботится о своем народе и занят только бесконечными церемониями. Простой народ ждал от него удовлетворения насущных потребностей, ждал избавления от голода, а не религиозного рвения. Пропасть между богатыми и бедными стремительно увеличивалась, мздоимство и несправедливость завладели Двумя Землями, не затронув только небольшой участок земли, огороженный четырнадцатью каменными стелами, – город Солнечного Диска, границ которого фараон в день его основания поклялся никогда не расширять.

Я не обращал внимания на эти наговоры, поскольку, как и Тут, всю жизнь провел во дворце, и проклинал завистников, очернявших тех, кого я любил, за что неоднократно бывал бит.

Тем не менее я не мог пожаловаться на людей, распускавших эти слухи: в конце концов, я сам вышел из народа, из их среды, и в свое время туда вернусь, когда утрачу милость царской семьи. Я видел слуг, не продержавшихся во дворце и двух дней, несмотря на снисходительность фараона, а так долго, как я, царской семье не служил никто.

Вот почему я наслаждался каждым мгновением своего счастья.

Какое удовольствие я испытывал, когда Тут приглашал меня на лодочную прогулку по Нилу, когда его обслуживали десятки слуг, воинов, матросов, поваров и музыкантов! Было так замечательно, что хотелось непрерывно смеяться, хотя из уважения к остальным слугам я сдерживался… Ведь мне потом придется спать с ними под одной крышей!

Я чувствовал на лице свежий нильский ветерок, восхищался бликами света на воде и нежными мелодиями. Музыкантов Тут обычно приглашал только ради меня.

Тут понимал, что я наслаждаюсь прогулкой по реке, как может наслаждаться только слуга: как украденным поцелуем или несбыточным сном. И хотя ему самому бывало скучно, он позволял мне наслаждаться тишиной, наблюдая за мной, как за каким-то диковинным зверем, пока все это ему не надоедало и он шутками не возвращал меня из рая на землю.

Некоторые слуги из зависти ночью отыгрывались на мне, но я научился защищаться и, несмотря на молодость, был вертким и жилистым, одержать надо мной победу было нелегко – всем, кроме доброго Тута, которому я почти всегда проигрывал, но с большой осмотрительностью: заметив, что я поддаюсь, он ужасно злился.

После недавней неудачи мы решили на несколько дней воздержаться от подглядывания и после обязательных дневных занятий отправились вместе с остальными питомцами капа, или царской школы, на нижние террасы. Я был рад пообщаться с другими мальчиками помимо Тута, от которого немного устал, однако был вынужден сдержать свои чувства, чтобы не вызвать ревности принца, которая могла бы привести к печальным последствиям для меня.

Там, как обычно, были дочери фараона, старшая Меритатон и маленькая Анхесенпаатон. Бедняжка Макетатон, вторая дочь царя, недавно умерла от лихорадки во дворце, расположенном в Северном квартале, который был в то время Царской резиденцией. Драгоценный Пенту, главный лекарь фараона, объяснил, что болезнь передалась принцессе от одного из животных, которых держали в клетках в саду и с которыми мы, дети, играли. По этой причине официальную резиденцию фараона перенесли во дворец в Южном квартале, который строили для бедной Макетатон, и ее безмолвное присутствие заставляло сердца царя и царицы сжиматься от горя. Все мы тогда переживали мрачные времена. Все… кроме Тута, который продолжал проказничать как ни в чем не бывало. Он не считал дочерей Нефертити своими сестрами (разумеется, в глубине души) и не хотел общаться с ними чаще, чем того требовал протокол. Эту тайну он поведал своей кормилице Майе, которую тем не менее отослал назад в деревню, когда ему показалось, что она стремится на него влиять. Боюсь, от него не укрылся болезненный вид девочек и их удлиненные конечности, напоминавшие о болезни их отца, которая пока проявилась у них лишь в одном – в разительном сходстве с фараоном.

Когда семья перебралась в новую резиденцию, Нефертити целиком посвятила себя строительству Мару-Атона, маленького храма, посвященного Атону и юной Макетатон. К нам, пусть не сразу, начала возвращаться радость, хотя меня охватывала грусть всякий раз, когда я видел стайку девочек без старшей сестры и безумно довольного Тута, у которого появилось множество новых мест для подглядывания, особенно в огромном зале заседаний, где легко было спрятаться.