Тень фараона - [39]

Здесь все было другим. Вечный город из камня, настолько великолепный, что маленьким казалось все, вплоть до души фараона. Пирамиды говорили о величии, о том, что превосходит просто жизнь, превосходит фараона.

Я стал лучше понимать разговоры о простом народе, потому что управлять из переходящей по наследству столь впечатляющей крепости очень легко. Здесь чувствуешь, что за тобой наблюдают боги, а власть Амона настолько угнетает, что понимаешь горячее желание Эхнатона бежать от пышности и блеска поклонявшихся Амону Фив, которые представляются незначительными перед великолепием этих пирамид, средоточия мощи и силы древних фараонов вплоть до Аменхотепа III, отца Эхнатона.

Казалось, легче поверить в такое великое деяние, как большая пирамида Хеопса, чем в простой акт веры, в само солнце, потому что пирамида была чем-то ощутимым, чем-то угрожающим, приводящим в смятение души простых людей. Фивы стали легендарными в силу своей громадности, того, что все фараоны внесли свой вклад в их величие, создавая новые храмы, городские ворота, бульвары, статуи или реконструируя то, что было создано ранее. Когда думаешь об этих долголетних трудах давних времен, видишь эти каменные глыбы, сжимается сердце, краснеют щеки от стыда, потому что вера, необходимая для того, чтобы тысячи людей согласно и организованно выполняли свою работу во славу фараона за ничтожную плату и обещание благосклонности Осириса, заставляла бежать в ближайший храм, просить прощения за свои сомнения и приносить в дар Амону свою вечную жизнь.

Хотя и не бегом, чтобы сохранить достоинство, но я не мог не пойти в огромный храм Амона. По крайней мере я выказал свое уважение, и в случае, если мы – Эхнатон, Нефертити и я сам – ошибались, возможно, Осирис на суде будет к нам благосклонен.

У входа в храм меня остановили, чтобы потребовать плату, что было для меня неслыханным, о чем я не преминул сообщить лысому жрецу:

– Никогда, насколько мне известно, ни один храм не требовал никакой платы, кроме той, что каждый верующий жертвует богу, но отнюдь не такому недостойному его служителю, как ты.

Он ничего не сказал. Сделал знак, и к нам приблизились два воина с короткими мечами. Сознаюсь, я ощутил страх. Храм, когда я его рассматривал, показался мне внушительным, как сами пирамиды, которые мгновенно заставили меня отвергнуть Атона. Но в эту минуту он уже не выглядел угрожающим и прекрасным: я пришел к выводу, что здесь разыгрывается та же комедия, что и в недолговечном городе Эхнатона.

Люди делали богов великими, а не наоборот. Впереди забрезжил свет.

Я понял, что из поколения в поколение верховные жрецы передавали тайные знания и опыт, чтобы управлять и народом, и фараоном, опираясь на деяния настолько древних фараонов, что их наследие легко можно было исказить ради человеческой выгоды. Вот и существовали люди, создававшие и предписывавшие забвение богов, потому что бог древности не допустил бы подобного бесчестья настолько явной мощи, как та, что демонстрировали пирамиды и храмы.

Я отошел от входа в храм, пока стражники, которых поманил этот гнусный жрец, не избили меня или не сделали чего похуже.

Я понимал Эхнатона, страстно желавшего создать справедливый мир, без лицемерия, и больше, чем когда-либо, восхищался благородством, обусловившим утопичность его усилий.

Я видел верующих, образовавших длинную очередь, чтобы заплатить унизительный сбор: испуганные присутствием Амона, они платили без всяких вопросов, не выказывая сомнений.

Я наконец понял, что я ненормальный. Я вырос в обществе фараона и его детей.

Среди живых богов.

И я имел о них свое мнение. Я знал их очень хорошо, и их человеческие слабости, и скудость божественных сил, коими они обладали, – если вообще обладали.

Именно это заставляло меня усомниться в самом существовании богов, древних и новых.

Даже дворцовые слуги не смели приближаться к тесному кругу семейства фараона, а я наслаждался этой привилегией и страдал из‑за нее. Она делала меня особенным, не таким, как сотни верующих, которые проходили передо мной, строго соблюдая очередь.

Непомерность открывшейся мне тайны потрясла меня. Я разделял это знание с верховным жрецом, и то, что было таким простым, понятным даже ребенку, оказалось настолько опасным и невероятным, что стало страшно.

Очень страшно.

Я вспомнил легенду о тайном имени Ра, легенду, по которой Исида создала змею, укусившую Ра, а потом убедила его, что спасти может только произнесение вслух его имени; так и случилось, но при этом Исида узнала источник его силы, и с этих пор Ра пришлось разделять свою мощь с богиней.

И что случилось с этими древними богами, способными вызвать такую любовь у тысяч людей, готовых двигать каменные плиты, бросая вызов воображению, пытающемуся постичь, как их передвигали и поднимали по песчаным откосам? И эти боги в то же время были плодом махинаций жрецов? Я не мог в это поверить.

Больше всего меня потрясла ступенчатая пирамида Саккары, та, которую зодчий Имхотеп построил для фараона Джосера. Нет! Этот ученый, почитаемый словно бог, этот первый визирь, архитектор, верховный жрец, врачеватель божьей милостью, государственный деятель, писатель, художник и не только, который заслуживал быть фараоном и руководствовался священными принципами Маат, не мог достичь такого величия духа, обладая простой человеческой душой. Нет! Знание магических свойств великих пирамид не могло быть ни случайным, ни подвластным человеку. Архитектурное искусство, вознесшее Египет на вершины культуры, создавшее храмы, которые повергают в смятение наши ничтожные души, неслучайно. А сейчас, если эти боги так сильны, почему бы им не воздвигнуть такие колоссальные сооружения, как эти, вместо наших постыдных захоронений в Долине мертвых в Фивах, в этих норах в форме пирамид, проделанных в горах? Сопоставление и драматичное, и разъясняющее. Огромная работа, результатом которой стали эти проходы в горе, заканчивающиеся залами, куда поместили мертвых во всем их великолепии, не шла ни в какое сравнение с перемещением одной-единственной каменной плиты из каменоломни на высоту какой-либо из этих пирамид.