Тень Эсмеральды - [2]

И жизнь стала приобретать другие краски, помимо оттенков серого.

– Вечер добрый, господин Сердюков. Как нынче ваши суставы? Принимали ли вы сегодня грязь?

Полицейский вздрогнул от неожиданности и поднял голову. Перед ним стоял высокий господин в светлом чесучовом костюме, парусиновых туфлях и соломенной шляпе. Боровицкий Анатолий Ефремович. Курортник со стажем, отец многочисленного семейства, обладатель неизлечимых недугов.

– Благодарствуйте, нынче, как мне кажется, лучше, – Сердюков для верности повертел кистями рук. – Только, однако же, не могу привыкнуть я ко всему этому.

– Вы сами процедуры изволите иметь в виду, грязелечение?

– Да, именно. Неловко как-то, вроде человек, а как свинью в грязи вымажут, и лежи, грейся!

– А вы, сударь, эстет! – Боровицкий засмеялся высоким тонким голосом, что странно диссонировало с его внушительными размерами. – Да-с, согласен с вами. Это не эстетично. Только ведь и хвори не красят нас. Так уж лучше помучиться на курорте, чем потом в постели.

– Вы правы, – согласился следователь. – А где ваше милое семейство?

Он приставил руку ребром к глазам, чтобы заходящее солнце не мешало ему глядеть на собеседника.

– Сейчас придут, куда же им деваться! Только ведь маленькие дети, вы же понимаете, с ними столько мороки, столько возни. Вот и тянутся долго, пока соберутся, нет мочи стоять и ждать их по часу!

В его голосе прозвучала усталость и раздражение.

Сердюков покивал с понимающим видом, словно и у него семеро по лавкам. Между тем семейство Боровицкого не заставило себя долго ждать. Раздался веселый гвалт и визг.

– Да вот и они сами! – обреченно произнес усталый отец.

Константин Митрофанович посмотрел на него с сочувствием. Боровицкий еще был молод, ему было чуть за тридцать. Но уже успел устать от жизни, народив пятерых детей за десять лет брака. Боровицкие были теми немногими курортниками, с которыми Сердюков поддерживал мимолетное знакомство. Милая, шумная, непоседливая семья. Полицейский почти сразу запомнил, кого из детей как зовут, чем заслужил благосклонность госпожи Боровицкой. Она же сочла своим долгом заботиться об одиноком неприкаянном господине. И посему, как только они появлялись на пляже, в парке лечебницы, в зале ресторана, семейство непременно устремлялось к Сердюкову, чтобы осведомиться о его успехах в борьбе с коварным недугом.

Пребывание в лечебницах и на курортах невероятным образом повышает интерес обывателей к медицине. Еще недавно мнившие себя совершенно здоровыми, люди быстро становятся большими знатоками болезней, лекарств и способов лечения даже того, что уже неизлечимо. У кого что болело, ныло, чесалось, стреляло, кто умер, а кто чудесным образом исцелился, – вот самые животрепещущие темы для подобных бесед.

Сердюков приготовился к неизбежному, отступать было некуда. Шумное семейство, смеясь, галдя и крича, приближалось неумолимо, как девятый вал. Дети разного возраста, старшему девять, младшему два года, скакали вокруг матери, няньки и высокой барышни с недовольным лицом – сестры Боровицкого Зинаиды. Замыкал процессию лакей, тащивший высокую пляжную корзину, сидя в которой дамы Боровицкие прятались от палящего солнца, пытаясь уберечь носы, плечи и прочие части тела от коварных лучей.

– Милейший Константин Митрофанович, как поживаете, как вы спали нынче? – пропела мать семейства, одетая в розовое легкое платье без корсета и шляпу с розовыми же маргаритками. И, не дожидаясь ответа, заохала:

– А я этой ночью почти не спала, такая духота, голова совершенно раскалывалась, все ворочалась, вставала, да и дети были беспокойны. Боюсь, не было бы нынче сильной грозы, что-то пугающее в атмосфере, давит грудь, словно дурное предчувствие. Вы верите в предчувствие, господин Сердюков? – она сложила кружевной зонтик и присела на скамейку.

– Полно, матушка, что ты городишь, какое может быть предчувствие у господина следователя? – урезонил жену Боровицкий, окинув её недовольным взглядом. Он не поощрял местной курортной моды дамам в сильную жару появляться на людях без корсета. – Да и спала ты крепко, тебе, верно, просто сон плохой приснился.

– Ах, вечно ты, Анатоль… – с обидой начала было жена, но осеклась, постеснявшись продолжать при постороннем человеке.

Сердюков смотрел на госпожу Боровицкую с улыбкой и сочувствием. Милая, добрая, чуткая, славная, любящая. Курочка-наседка, хлопотливая и отзывчивая душой. Чудная жена, прекрасная мать. Чего еще желать мужчине? Однако же в тоне Боровицкого нет-нет да промелькнет раздражение, снисходительность по отношению к своей супруге. Конечно, спору нет, он красавец, яркий, темноволосый, высокий, правда, уже с брюшком и вторым подбородком, но все равно хорош! Она же, видимо, в юности тоже была прелестна, но многочисленные роды придали её фигуре полноту, заботы наложили на лицо неизбежный отпечаток.

– Благодарю вас, сударыня, за ваше неизменное внимание к моей скромной персоне, – Сердюков шутливо приподнял светлую шляпу. – Мне, как человеку одинокому, такое внимание в диковинку. Оно даже, извините, пугает!

Боровицкие дружно засмеялись.

– Ни за что не поверю, что полицейские чего-нибудь боятся! – воскликнула молодая девушка, сестра Боровицкого. Она отошла от детей, резвившихся у кромки прибоя, оставив их на няню, и тоже присела около Сердюкова. Детки дружно принялись ковырять палкой студенистое тело большой фиолетовой медузы, выброшенной волной на берег. Старшие же заспорили, сколько сортов халвы они попробовали за это время. Шоколадная, ореховая, фисташковая, миндальная… Нет, еще сахарная, ванильная…