Тень Александра - [24]

— Ах да, ты донжуан! Олицетворение опытности!

— Ты думаешь, что все знаешь лучше всех, потому что появился на свет на пятнадцать лет раньше меня?

— Я знаю достаточно, чтобы определить шрам от пули.

Он побледнел, и его кадык на шее задвигался, а в горле что-то заклокотало.

— Ты говоришь это, чтобы припугнуть меня? — жалобно пропищал он.

Вздохнув, я отвернулся и, размахивая руками, зашагал по комнате.

— Мор! Мор, ты пошутил, ведь это не так? Мор!

Мы с Гансом воспользовались последним перед отлетом свободным утром, чтобы завершить инвентаризацию и попрощаться с полицейскими и Мадлен, которая настояла на том, чтобы мы позавтракали у нее.

— Эти несколько дней пролетели слишком быстро, — говорила она, насильно суя мне в руки печенье. — Мне будет недоставать вас и малыша.

— Полноте, — пытался утешить ее я, — уверен, что десятки людей готовы на все ради вашего печенья с орехами и кокосом.

Она с грустью улыбнулась мне:

— Больше всего Бертран любил это печенье. Я пекла его для него каждый четверг. В разумных количествах, — поспешила она уточнить, — из-за его холестерина. Мой муж его тоже обожал, — со вздохом добавила она. — Пусть он спит в мире.

— От чего он умер? — спросил Ганс, глотая два печенья разом.

Я пнул его под столом, он скривился.

— Разрушение центральной нервной системы, — снова вздохнула Мадлен.

— Что?

— Болезнь Альцгеймера, Ганс.

— А как ею заражаются?

Мой второй пинок он перенес с насмешливой улыбкой. А Мадлен дружелюбно, словно ничего не заметила, ответила ему:

— Ею не заражаются, мой мальчик. Это болезнь перерождения, которая проявляется в слабоумии.

Ганс вытаращил глаза.

— Прискорбные последствия изменений в структуре нервной системы. Атрофия коры головного мозга, атрофия долей мозга, местами. Это ужасная болезнь, Ганс, уж я-то знаю. — Она помолчала. — Я утверждаю это, потому что еще не забыла термины, это, пожалуй, хороший знак.

— Вы врач? — удивился я.

— О нет, конечно. Я была медсестрой в психиатрической клинике. Мне пришлось бросить моих пациентов, чтобы заняться мужем, а потом я служила у Бертрана. Когда мой дорогой Лионель умер, право, у меня не хватило духу вернуться к прежней работе. Сейчас я об этом сожалею, но поздно. В пятьдесят пять лет никому я уже не нужна.

— Я убежден в обратном.

— Как и Бертран, — кокетливо сказала она. — Он даже уговорил меня вернуться к своей профессии. Поступить на службу к одному его знакомому, который нуждается в психиатрической помощи после тяжелой аварии. А кончилось тем, что Бертран покинул нас, и теперь это дело рухнуло. — Она тряхнула головой и улыбнулась: — Но довольно о грустном! Вы молоды, и вам нужно жить полной жизнью, не думать обо всем этом. Какое прекрасное путешествие вам предстоит! О, Морган, пожалуйста, обещайте мне написать и прислать фотографии пирамид. Я всегда мечтала их увидеть. И еще статую Свободы и храмы инков. Господи, если бы у меня хватило смелости и денег…

Мы выпили по чашке чаю, и я сделал пометку в своем еженедельнике, пообещав написать ей. Бедная женщина была куда более подавлена смертью Бертрана, чем хотела показать это, и я думал, справится ли она с одиночеством, которое свалилось на нее.

Мы покинули Барбизон, нагруженные двумя коробками домашнего печенья, и Ганс не произнес ни слова до тех пор, пока мы не доехали до места.

— Что это с тобой? — спросил я.

— Мадлен будет тосковать. Как она без конца шутила с полицейскими и выдумывала, что бы такое приготовить…

Я бросил на него осторожный взгляд.

— А что? Она такая милая, правда? — У него задрожали губы, и он отвернулся. — Тебе приходилось целыми днями простукивать стены в поисках какого-нибудь тайника, поэтому ты почти не разговаривал с ней…

Озадаченный, я задумался. Выходит, в груди у нашего богатенького Ганса бьется доброе сердечко… Бедная Мадлен со своим великодушием сумела смягчить его. Это огромное достижение.

— Согласен с тобой, Мадлен женщина очень милая, и ничто не помешает тебе навестить ее, когда мы вернемся. Она будет в восторге, поверь мне.

Он пожал плечами, словно это вдруг перестало его интересовать.

— Угу, посмотрим. Я только на это и гожусь, не больше. Во всяком случае, — добавил он, выходя из машины, — ты поступишь благородно, если дашь мне ее адрес, чтобы послать ей фотографии пирамид, иначе, я ведь знаю тебя, ты его потеряешь.

— Ты не помнишь, я взял из дома несессер с туалетными принадлежностями? — спросил меня Ганс, когда я рылся в своем рюкзаке в поисках ключей.

— Я не слежу за каждым твоим шагом. Посмотри в своем чемодане, у тебя еще есть время купить зубную щетку.

— Морган… — пробормотал он. — Я думаю, тебе не потребуются ключи. Тебе нанесли визит.

Он толкнул дверь моей квартиры, и она с тихим скрипом приоткрылась. Замочная скважина была повреждена.

— Черт… — Я оттолкнул Ганса и поставил рюкзак на пол. — Оставайся здесь.

— Ты с ума сошел, — прошептал он. — Может быть, они еще там.

Я открыл дверь сильным ударом ноги, на случай если кто-то затаился за ней, и ворвался в квартиру, готовый опустить кулак на первую же попавшуюся голову. Никого в коридоре, в кухне и ванной. Никого в гостиной и стенных шкафах. И еще более странным казалось то, что ничего не переворошили и не украли. Впрочем, если присмотреться, книги и вещи, похоже, трогали, но потом поставили на место.