Тэмуджин. Книга 3 - [85]

Из круга нойонов вперед выступил старший из его дядей, Хя-нойон, и сказал слово от всех братьев:

– Джамуха, наш племянник, мы ставим тебя на место твоего отца, над всеми нами, и признаем старшим вождем нашего рода. Решай за нас, повелевай нами, суди и наказывай нас. Куда ты пойдешь со своим знаменем, туда и мы пойдем, что нам прикажешь, то мы и исполним. Да будет так, и клянемся мы на том под этим синим небом, по обычаю предков горячей кровью…

Он вынул свою саблю с узким кривым лезвием из ножен и, примерившись, с размаху, неуловимо быстрым ударом срубил голову коню. Ровно срезанная конская голова плашмя упала на сухую землю, и тут же из открытой шеи густыми струями брызнула темная кровь, долетая почти до самых ног неподвижно стоявшего Джамухи. Обезглавленный жеребец с подкошенными ногами рухнул на землю, свалился на бок, дернулся напоследок и замер неподвижно.

Хя-нойон, опустив окровавленную саблю к земле (другие нойоны тоже вынули свои сабли, прикоснулись ими к туше мертвого жеребца и также опустили к земле), сказал:

– Клянемся перед этим поверженным жеребцом, и пусть его кровь будет залогом нашей верности! Пусть так же отрубят нам головы, и так же вытечет из нас кровь, если мы нарушим эту клятву!

– Клянемся… – повторяли за ним нойоны.

Каждый, стоя перед обезглавленной тушей животного, истекающей кровью, глядя в лицо Джамухе, давал слово быть верным ему.

Ухэр-нойон, по возрасту стоявший ниже всех, с большой бронзовой чашей в руке склонился к ровно срубленной шее мертвой туши, подставил ее под слабеющую струю крови, наполнил и поднес старшему – Хя-нойону. Тот подошел к костру, отлил несколько капель в огонь, вернулся в круг, макая безымянным пальцем, побрызгал в небо, отпил глоток и передал другому. Чаша пошла по кругу. Последним чашу взял Ухэр и выпил остатки до дна.

Старейшины принесли широкую, мягко выделанную лосиную шкуру и расстелили ее перед Джамухой. Взяли его за руки и завели на шкуру. Нойоны, окружив его со всех сторон, нагнулись и, взявшись за края шкуры, подняли его высоко над головой. Джамуха, стоя на растянутой шкуре, обвел взором стоящие в отдалении колонны джадаранского войска, резко поднял над головой свое знамя. От тысячных колонн, чуть помедлив, разнесся протяжный клич:

– Хура-ай!!!

Чуть помедлив:

– Хура-ай!!!

И еще:

– Хура-ай!!!

Нойоны с поднятым на шкуре Джамухой двинулись по ходу солнца вокруг костра, пронесли его трижды и опустили на том же месте. Джамуха сошел со шкуры и шкуру тут же убрали. Нойоны встали перед ним в один ряд, сняли с голов шапки и, прижимая их к груди, низко поклонились ему, как старшему.

Другие нойоны, издали наблюдавшие за обрядом, вставали со своих мест и шли поздравить нового вождя рода. Первым подошел хан Тогорил. Обнял Джамуху и, нагнувшись – тот едва достигал его плеча, – поцеловал в лоб.

– Ну, мой младший брат, теперь ты хозяин в своем роду. Повелевай и указывай всем их места, держи подданных в сытости и строгости, крепко держи знамя своего отца.

Еще раз обнял его и передал подошедшему за ним Дэй Сэсэну.

– Мы с твоим отцом жили дружно, – доверительно говорил тот, приветливо улыбаясь и заглядывая ему в лицо, – потому что соседи, вместе решали наши пограничные дела, выручали друг друга в трудные годы.

– И мы будем жить дружно, – в ответ улыбался Джамуха, – ведь надо выручать друг друга, как же без этого жить?

Подходили другие керуленские нойоны, старые и молодые, радостно кивали и кланялись как равному, произносили слова заверения в дружбе.

Потом все сели на коней и двинулись вдоль рядов застывшего на холмах войска. Джамуха со знаменем в руке рысил впереди своих дядей. За ними, словно наблюдая, все ли идет так, как надо, ехали хан со своей свитой и керуленские нойоны.

И каждая тысяча теперь отдельно кричала новому нойону:

– Хурай!.. Хурай!.. Хурай!..

Часть вторая

I

После многодневного празднества в джадаранском курене и отъезда кереитского хана Тэмуджин вместе с Боорчи вернулся в свое стойбище в южной степи. Во время пиров Джамуха не раз предлагал ему перебраться к нему и кочевать вместе, но Тэмуджин, недолго подумав, отказался – решил, что сейчас, когда он готовится принять отцовский улус, неприлично жить в чужом курене.

Однако и оставаться слишком долго маленькому его стойбищу в безлюдной степи, вдали от куреней, было опасно, а свободных земель среди керуленских владений не было. Хотя и понимал Тэмуджин, что теперь, когда о нем знают все керуленские монголы, его никто не прогонит, если он на короткое время пристанет в соседи к какому-нибудь роду, он не хотел вклиниваться в чужие земли и становиться кому-то обузой. И потому для спокойного пребывания в ожидании осени, когда ему будет возвращен отцовский улус, оставалось лишь обжитое место в Бурги-Эрги. К тому же и мать Оэлун говорила, что летовать ей больше нравится в прохладной горной долине, чем в знойной степи, а матери Сочигэл хорошо подошла вода из родника, найденного ими в лесу, неподалеку от стойбища – с питьем той воды почти прекратились приступы изжоги, мучившие ее в последние годы. Та все повторяла, что еще одно лето возле этого родника – и полностью излечится ее желудок. Взвесив все, Тэмуджин окончательно решил кочевать на старое место в Бурги-Эрги, и вскоре, как только в степи зазеленела новая трава, а в горах растаял снег, он двинулся кочевьем в обратный путь.