Тёмный легион - [87]

– А те свободные люди, о которых ты говоришь, кто они? – спросила Алиса.

– Они были богоравны и велики, – произнес Цент, и скупая мужская слеза скатилась по его щеке. – О, что за люди! Нынче таких уж нет. Остался я, последний из свободных людей.

– Но как их называли? – нетерпеливо воскликнул заинтригованный Андрей.

– Их называли прекрасным и величественным словом – братки.

– Братки? – удивился мужик с грязью во рту. – Да ведь они же бандиты.

Цент даже пистолет не успел поднять – на умника набросились стоящие рядом с ним люди, и начали воспитывать кулаками по организму. При этом они кричали, чтобы гад закрыл пасть, и не мешал им, темным, познавать свободу.

– Я больше не буду! – клялся мужик.

– Я ему не верю! – завопил Юра, и двинул жертве ногой по лицу. – Вот он точно хочет обратно в рабство. А я не хочу. Не хочу обратно, в ресторан быстрого питания. Там все клиенты хамы, и платят гроши.

Паренек провернул к Центу раскрасневшееся лицо, и взмолился:

– Расскажи нам о свободных людях. Открой нам глаза.

Цент дождался окончания экзекуции, приосанился, и заговорил:

– Хочется мне, люди, сказать вам, что такое была наша братва. Вы слыхали от отцов и братьев, в какой чести были наши пацаны: и в Греции, и в Турции, и на иных курортах, везде нашим пацанам был почет и уважение. И паханы у нас были свои, наши паханы, конкретные, авторитеты великие, а не какие-то назначенцы московские или иная погань. Все взяли программисты проклятые! Все пропало! Только и остались мы, последние из конкретных пацанов, мамонты да динозавры. Как жена при крепко пьющем муже – вроде бы он и есть, муж этот, а толку от него хрен да еще один: ни тебе шубу не купит, ни ночью не потискает. Лежит себе колодой зловонной, пузыри сопливые пускает.

– Это он сейчас о чем? – шепотом спросила Алиса у Андрея.

– Сам пытаюсь понять, – пожал плечами тот. – Послушаем, что дальше будет.

– Вот в какое время, пацаны, выпало нам братвой быть, – воодушевленно продолжал Цент. – Вот на чем стоит наша братва. Нет уз святее тех, что связывают промеж собою всех членов ОПГ. Отец любит свое дитя, мать любит свое дитя, а дитя в это время пьет, курит и беременеет в восьмом классе. Ох уж эти детки!

– Что-то я его совсем перестал понимать, – вполголоса признался стоящий рядом с Юрой мужик. – При чем тут дети?

– Пущай говорит, – важно изрек Юра. – Конкретный пацан попусту балаболить не станет.

– Но это все отстой, братцы! – возвысив голос, почти прокричал Цент. – Забеременеть ума много не надо, зверушки, и те справляются. А вот породниться не по крови, а на почве уголовно-коммерческого интереса, может только конкретный пацан. Бывали ли вы заграницей, в Европе, или еще дальше? Глядишь, и там как будто реальные пацаны. И тачки у них крутые, и бабок как у дурака кредитов, и подруги сисясты – все, в общем, как надо. А как дойдет до того, чтобы конкретно базарить – видишь: нет, крутые перцы, да не те, реальные пацаны, да не наши. Нет, братва, так конкретно базарить, как русский пацан умеет – базарить не только ртом, или другим каким местом, а всем, что ни есть в тебе….

Тут Цент замолчал, не находя слов, и отчаянно махнул рукой. Люди тоже помалкивали, ожидая продолжения.

– Нет, так базарить никто не может! – выдохнул, наконец, Цент.

Тут взгляд его сделался грозен и свиреп. Цент заговорил таким тоном, что в ближайшей луже замерзла вода:

– Знаю, программисты завелись теперь на нашей земле! Думают, собаки, только о том, как бы кредит выплатить, да как бы с работы не погнали, да как бы случайно на красный свет не проехать или улицу в неположенном месте не перейти. Одеваются так, что мальчиков от девочек не отличишь, а какой гнилой базар изрекают – слышу, и убить хочется. Что за люди это такие? Откуда они взялись? Все у них понарошку, все игрушки да «Зарница». То шариками с краской друг в дружку пуляют, будто дети недоразвитые, или в этой своей параше, как бишь ее… интернет что ли, сидят. И чего они там хотят высидеть? Анфиса, бывало, тоже как влезет в этот интернет с ногами… зараза! У меня, говорит, пять новых друзей. А я ей – иди борщ вари, лохудра! Не сготовишь жрать чрез час, я всех твоих друзей к тебе на похороны позову. И убью их там всех топором, потому что таким лохам землю нашу топтать незачем.

– Добре, добре, – кивал мелкий служащий крупных габаритов. – Это вот ты очень правильно говоришь.

– Но и у последнего программиста, какой он ни есть лох позорный, все же есть в душе крупица конкретности. И проснется она когда-нибудь, когда уже поздно будет, и увидит он, что жизнь его отстой, и сам он лох, и друзья у него лохи, и невеста у него бывшая путана, и проклянет он тогда подлую жизнь свою, будет волосы драть отовсюду, где дотянется, да по полу кататься. И захочет конкретными делами искупить позор свой, да поздно. Все подмяли под себя злодеи, и нет больше простора для конкретных пацанов и дел их.

Цент сделал паузу, и вдруг воскликнул на всю округу:

– Все подмяли нехристи, всех подмяли. Всех, да не всех! Меня, Цента, никому не подмять. Один пытался, до сих пор таблетки пьет и пенсию по группе получает. Уж я покажу им всем, что такое есть конкретный пацан. Уж если дошло до того, чтобы мочить по беспределу, так я им покажу, как это делается. А доведется умереть, так и умру как конкретный пацан, а не как программист какой-нибудь, ветры от страха пуская да ляжки орошая. А что до твоего вопроса, Юрий, то отвечу на него так. Ты просил поведать тебе о свободных людях. Ну, так я поведаю, мне не трудно. Я расскажу тебе, и всем остальным, о братках. Расскажу правду, ведь кто-то же должен пролить свет истины в ваши погрязшие во тьме мозги. Ибо знаю я, что всем вам врали. Долго и упорно, каждый божий день, врали вам, что братки это бандиты и уголовники, отморозки и негодяи. Вам с упоением расписывали, как в ужасные девяностые эти братки вершили беспредел, убивали и грабили, занимались рэкетом и вымогательствами, похищали людей и требовали за них выкуп, являлись к честным коммерсантам и выколачивали из них деньги за крышу. Ведь это же вам рассказывали?