Тёмный Легендариум - [47]

Пламя гудело и ярилось, посылая волны жара. Огонь перехлёстывал через верхний край, бросая мраку сотни багровых звёздочек. В тон ему выла метель, в бессильной злобе кружась тысячью тысяч холодных ледяных снежинок. Всадник прислушался к песне стихий и тихо заговорил:

– Люди ночных кланов верят, что пурга – это злая колдунья Ара Раш. Её человеческое обличье – древняя старуха с растрёпанными волосами, наполовину седыми, наполовину пепельными. Когда-то давно, когда мир был молод, она тоже была молодой красивой девушкой с чёрными летящими по ветру косами… На севере её слову подчинялось всё. Однажды Ара Раш посетила мысль, будто она всесильна. Показалось, что стоит только захотеть – всё сможет. И вдруг помстилось колдунье – идёт кто-то к ней. И вроде не шибко идёт, а вот же – стоял у горизонта, и уже рядом, перед самой Ара Раш очутился. Взял странный пришелец горсть искристых снежинок и кинул в тёмное небо. Взглянула владычица Севера вверх – весь небосвод покрыли снежинки, горят маленькими огоньками, только огонь их холодный, колючий. Странник меж тем повернулся и исчез. Вот с того времени взяла Ара Раш чёрная злоба. Поклялась она затмить звёзды. Много тысяч лет пробует до них дотянуться, но всё напрасно.

Всадник помолчал и взглянул на женщину перед собой. В её глаза. Вызов и сосредоточенность сменились интересом и удивлением. Мужчина смотрел и видел девочку, совсем маленькую, которой хорошо у тёплого огня рядом с отцом и матерью, под защитой надёжных стен…

«Похоже, в детстве ты нечасто слышала сказки, – думал странник, – да и было ли у тебя детство? Со скольки лет у тебя появились мозоли? Морщины? Когда ты впервые узнала любовь? Или…» – всадник весь напрягся, стиснув до скрежета зубы. Всегда от таких мыслей ярость затопляла его. Брать девушку силой, лишать её чести – что может быть гнуснее и позорнее? Но мир смог и придумать штуку похуже. Девушки сами шли на это, шли понуждаемые родными, хозяевами, самой жизнью, безрадостной и беспросветной. Складки, рождённые горечью, пролегли по лицу всадника – он верил в лучшее, но женщин, ценивших себя выше нескольких жёлтых кружочков, встречал всё реже и реже. Грубые жернова перемалывали, перетирали людей, пытаясь превратить их в зверей…

И вновь зазвучали слова его старого учителя:

«Душа мальчика – глина: лепи, что пожелаешь. Душа юноши – смола пополам с порохом: поднеси огонь с одной стороны – загорится, с другой – взорвётся. Душа мужчины – кусок железа: плавишь его – он только жарче пылает, бьёшь молотом – он только крепче становится да яростней звенит. А станет мечом – охладится, остынет. Душа старика – плавный поток, обрывающийся в пропасть. Он течёт медленно, но ему самому кажется, что слишком быстро. У истока он был небольшим ручьём, по пути же вбирая в себя новые источники, стал полноводной рекой, широко разлился, наделяя влагой всё живое вокруг… Как реки сливаются с морем, так и наши души сольются с чем-то большим…

– А душа странника? – спрашивал ученик.

– Хм, странник обязан уметь носить маски. Носить маску на лице – великое искусство, не величайшее искусство – надеть маску на душу…»

Мужчина с хрустом разодрал последнюю лепёшку и отправил корявый кусок в рот, запивая сладковатым хлебным квасом. Девушка неотрывно смотрела на него. К всаднику её толкнуло что-то глубинное, первобытное. Так два зверя, сойдясь на тропе, осторожно обнюхивают друг друга, в любой момент готовые напасть или защититься. Теперь она чувствовала иное. Всадник, не зная наверняка, угадал её романтическую сущность. Женщина-воин, грубая, жестокая, беспощадная – такой она себя помнила всю жизнь, такой она вошла в мир. Скольких сразил её меч, достал кинжал, нашла стрела?

Но вот из ледяной мглы появился он, и всё рассыпалось, разлетелось, развеялось невесомым пеплом. Ушли кровь, прежние раны, бессильные слёзы, остался лишь его голос, мягкий… беззвучный. Слова пропали, а голос звучал, взметая пыль прошлого…

Она очнулась от пьяного варварского крика. Мужчина вертел в руках сучок, выдавленный из доски, изредка пристукивая им по столу. Хотелось заговорить с незнакомцем, но горло впервые сжалось и исторгло из себя неразборчивый всхлип. Всадник, не глядя, толкнул к ней жбан. Женщина глотнула, кивнув:

– Меня зовут Нокра.

Её голос был глубоким и чистым. Молчание затянулось. Наконец женщина спросила:

– Кто ты?

Всадник быстрым движением скинул капюшон и взглянул в упор, тяжело и недобро. Тени разрубили худое костистое лицо вдоль старых шрамов и морщин. Длинные каштановые волосы лежали комками и жгутами.

– Нокра? – сучок неожиданно разломился пахучими щепками. – Это не имя, это прозвище. Как у собаки. Нет жалости – вот, что оно значит.

– Тебя не касается, что оно значит, – вызов и холод вернулись.

– Вот как? – мужчина откровенно веселился, глаза из недобрых стали злыми. – Здесь ты развлечений не найдёшь. А нерадивая скотина заслуживает не больше, чем пинок под рёбра. Убирайся.

Кинжал появился из скрытых набедренных ножен, грубо отполированная сталь блеснула багровым. Всадник посмотрел на оружие, оценивая расстояние. Правая рука, но удар придёт слева – старый трюк наёмных убийц. Ещё один кинжальчик, лёгкий и тонкий, вполне возможно смазанный ядом, уже готов к броску. Но, сосредоточившись на жертве, охотник бывает уязвим.