Темный крестоносец - [68]

Больше смотреть было не на что. На осмотр у меня ушло десять секунд. Леклерк взглянул на меня и спросил:

— Уловили?

Я кивнул и ничего не ответил.

— Фотографическая память, — загадочно прошептал он. Затем прикрыл дверь, запер ее, нажал на кнопку лифта, и мы поползли дальше вверх еще футов на шесть. Снова та же процедура с ключом, дверцей, на этот раз значительно меньшего размера, не более двух футов в высоту, и приглашение осмотреться.

На этот раз осматривать было еще меньше, чем прежде. Круглое отверстие во внутренней обшивке. Сквозь него было видно штук пятнадцать-двадцать цилиндрических трубок, сужающихся к верхнему концу, а посреди этих трубок— верхушка какого-то цилиндрического предмета, дюймов шести в диаметре, который вместе с трубками уходил вниз. Посреди верхней оконечности этого цилиндра виднелось маленькое отверстие, не более полдюйма в ширину. К внутренней поверхности внешней обшивки крепился армированный кабель того же размера, что и тот, который отходил от коробки с надписью «Заряжено» — «Не заряжено». Логично предположить, что это он и был. Конец кабеля, с длинным медным разъемом, свободно болтался в зазоре между обшивками. Казалось естественным предположить, что медный разъем должен быть вставлен в отверстие центрального цилиндра. Но здесь что-то не стыковывалось: отверстие в цилиндре было раза в четыре больше, чем толщина этого разъема.

Леклерк закрыл дверцу, нажал на кнопку, и лифт опустился к подножию крана. Еще одна дверь, еще один ключ, и на этот раз перед моими глазами было основание ракеты. На фут выше того места, где заканчивались последние трубки, проходящие внутри второй обшивки. Здесь не возникало ощущения беспорядочного переплетения трубок, как наверху. Все было математически точно и абсолютно симметрично: девятнадцать цилиндров, каждый как бы запечатан каким- то пластиковым составом, каждый — семи дюймов в диаметре. Восемнадцать штук образуют две концентрических окружности вокруг центрального ствола. Цилиндры, которые целиком заполняли внутреннюю обшивку, не были абсолютно гладкими: на различных расстояниях от концов, на поверхности каждого цилиндра имелась еле заметная клемма. Нетрудно было догадаться, что к этим клеммам следовало подсоединить провода, пучок которых болтался бесцельно в зазоре между обшивками. Я подсчитал: их было всего девятнадцать. Они отходили от семи армированных кабелей, ведущих наверх, к коробке с надписью «Топливо». Из трех кабелей отходило по два конца, из других трех — по три провода и, наконец, четыре конца выходили из оставшегося, седьмого кабеля.

Все видели, Бентолл? спросил Леклерк.

— Все,— кивнул я.— На первый взгляд, ничего сложного.

— Хорошо.— Он закрыл дверцу и повел меня к выходу из ангара.— Теперь будем знакомиться с записями Фейрфилда, его системой кодирования и рекомендациями. По крайней мере, их нам удалось сохранить.

Я поднял бровь. Это было одно из немногих мускульных усилий, которое не доставляло мне боли.

Разве есть то, что вам не удалось сохранить?

— Полный набор чертежей всех узлов ракеты. Должен признаться, мы не рассчитывали, что у англичан хватит ума на такие меры предосторожности. Чертежи лежали в нижней части металлического ящика, а в верхней части располагался стеклянный сосуд с концентрированной соляной кислотой и металлический плунжер. При нажатии на него стекло разбилось, и кислота уничтожила чертежи быстрее, чем мы опомнились.

Я вспомнил побитое, в кровоподтеках, лицо капитана.

— Молодчина капитан Гриффитс. Выходит, вам теперь необходимо иметь действующую модель ракеты?

— Верно.— Если Леклерк был чем-то обеспокоен, то не показывал вида.— Не забывайте, что ученые все-таки в наших руках.

Он проводил меня в домик за оружейным складом, довольно примитивно переделанный под офис. Со шкафами для бумаг, пишущей машинкой и простым деревянным столом. Леклерк открыл дверцу шкафа, вытащил кипу бумаг с верхней полки и бросил на стол.

— Насколько я понимаю, это записи Фейрфилда. Все целиком. Я вернусь через час.

— Два часа как минимум. А то и больше.

— Я сказал — через час.

— Хорошо.— Я встал со стула, на который только что уселся, и отодвинул бумаги в сторону.— Пусть вам кто-нибудь другой запускает эту штуковину.

Он долго смотрел на меня. Серо-белесые глаза ничего не выражали. Потом произнес размеренно:

— Доиграетесь, Бентолл.

— Не говорите ерунды,— единственное, что мне оставалось — насмехаться над ним.— Когда человек играет, у него есть два выхода: победа или поражение. Выиграть мне уже невозможно и, видит Бог, терять тоже нечего.

— А вы ошибаетесь, знаете ли,— вежливо заметил он.— Можете кое-чего лишиться. Например, жизни.

— Берите ее себе, милости прошу.— Я попытался приглушить жгучую боль в руке и плече.— То, как я себя чувствую в данный момент, говорит, что конец совсем близок.

— У вас замечательное чувство юмора,— холодно сказал он. После чего вышел, хлопнув дверью и не забыв повернуть ключ в замке.

Прошло полчаса, прежде чем я вообще соизволил заглянуть в бумаги Фейрфилда. У меня было о чем подумать и без этого. Это были не самые приятные полчаса в моей жизни. Все улики передо мной. Наконец у Бентолла спала пелена с глаз, я наконец-то знал правду. Контршпионаж, с горечью подумал я. Не стоило вообще выпускать меня из детского сада. Этот злой мир с его волчьими законами был не для Бентолла. Дай Бог, чтобы ему удалось поставить одну ногу впереди другой, не вывернув лодыжку в процессе. Большего от него нельзя требовать. И чтобы поверхность была плоской, естественно. К тому времени, как я закончил думать, чувства тщеславия и самоуважения во мне усохли до таких размеров, что разглядеть их можно было бы только при помощи электронного микроскопа. Я еще раз прокрутил перед глазами происшедшее, в надежде обнаружить хотя бы единственный пример, когда был прав, но — увы. Удивительно ровная, ничем не подпорченная характеристика человека, который был не прав в ста процентах случаев. Такой результат далеко не каждому по плечу.