Темный ангел - [252]

Он обвел взглядом чистоту и яркость комнаты: ему показалось, что в ней толпятся фигуры; и все из них мужчины. Нескольких из любовников он знал; другие были всего лишь именами. Констанце бы это не понравилось: она хотела, чтобы он не сомневался в личности ее любовников; она жаждала, чтобы Штерн знал их.

– Но, Монтегю, – могла сказать она, повисая у него на руке, – я всего лишь повинуюсь тебе. Я держусь в тех границах, что ты определил! Ты сказал, что сексуальная верность ничего собой не представляет. Как только я тебе что-то рассказываю, ты неизменно повторяешь это, между нами нет секретов…

– Констанца, моя дорогая, сведи подробности к минимуму. В крайнем случае, можешь изложить, когда у тебя начинается роман и с кем. Ты свободно можешь мне сообщить, когда он завершится или когда ты перейдешь к другому. Но я в самом деле не испытываю интереса слышать, чем ты занимаешься в постели.

– Нет? Нет? – Она прямо висела у него на руке. – Ты так уверен в себе, Монтегю – а я тебе не верю. Я думаю, что ты жутко хочешь все знать. Этот мой новый молодой человек – он, понимаешь ли, намного младше тебя, так что я не могу не сравнивать.

В такие минуты она пребывала в крайнем возбуждении. Она смотрела на него с уверенностью ребенка, ее обаятельная физиономия пылала, глаза блестели. Штерн старался остановить ее, раз или два, когда гнев и боль могли превысить все пределы, он был готов прибегнуть к насилию – что только доставило бы ей удовольствие. Порой он мог выйти из комнаты, говоря себе, что должен расстаться с женой. Случалось, что, испытывая презрение к себе, он продолжал слушать, потому что, конечно, его жена была права: он в самом деле хотел знать все подробности, причиняющие ему боль. В его мозгу была какая-то часть, которая настаивала на этом знании – все ее позы, ее крики и стоны, ее оргазмы, будто он подглядывает. Порой, когда он ловил себя на том, что отчеты становятся все многословнее, ему в самом деле начинало так казаться. В другие времена он понимал, что извращению тут нет места: просто он должен был понять географию предательства; он хотел составить схему самого печального, что его постигло в жизни.

Действительно ли имело место все то, что описывала его жена? Штерн никогда не был в этом уверен. Но действительных или вымышленных, он все же видел перед собой ее любовников. Он видел, как они стараются, обливаясь потом. Он видел также – она настаивала на этом, – в какой мере его жена отвечает их стараниям: куда активнее, утверждала она, чем с ним. Это была еще одна неизбежная травма. Он заслуживал ее, он ждал ее. Когда она поразила его, он был спокоен; он отстраненно размышлял, какую очередную пытку она приготовила.

От нее вечно надо было ждать неожиданностей. Ребенок в прошлом году, который то ли существовал, то ли нет; то ли он был его, то ли нет. В этом году, подумал он, Окленд: оружие, которое столь долго хранилось в резерве, выходит на сцену.

Обаятельная двусмысленность лжи; неизменная соблазнительность полуправды; очарование загадки или головоломки без решения – Констанца все это обожала. Он мстил ей обманом, сконструировав головоломку с тайной квартирой и нанятой женщиной. Штерн вцепился в хромированные подлокотники кресла. Руки у него обычно были сухими и прохладными, но странная испарина, сегодня выступившая на ладонях, оставила на металле влажные следы пальцев. Он посмотрел на их отпечатки, завитки которых единственно могли опознать его, отпечатавшись на металле ручек кресла. На воздухе они испарялись; пока он смотрел на них, они исчезали с глаз.

Разрушение требует огромного расхода энергии, устало думал он. Столько времени, столько мучений, но он начинал понимать, что и он, и Констанца находятся в плену своего брака. Он подумал: найти друг друга мы сможем только через боль; между нами есть тайный сговор, в котором сплелись истязаемый и палач. Заложник и его охрана нуждаются друг в друге. Нет близости, подумал он, теснее, чем эта.

Он взял пальто, почти собравшись уходить. Но тут он отчетливо представил, почти услышал, как точно по времени заскрежетал его ключ в замке. «Вот до чего я дошел», – мелькнула у него мысль. Можно ли что-то изменить, пусть даже сейчас? Он положил пальто обратно и затем, когда певица вошла в комнату, поднялся ей навстречу.

На Бланш Лэнгриш была кокетливая шляпка. Маленькая вуаль в мушках скрывала синеву ее глаз. Высокие каблучки процокали по паркету. Она прямиком направилась к окну.

– Бедный парень. Он по-прежнему на месте. Как раз через улицу. Он уныл, как смертный грех. Замерз до костей.

Она деловито сняла шляпку. Перебросив пальто через спинку кресла, она привела в порядок белокурые кудряшки.

– Ручаюсь, у него при себе блокнот. Хотя я никогда не видела его, но уверена, что он существует. Думаю, пришло время предоставить ему возможность что-нибудь записать в него. События развиваются, заметил он. Что вы скажете?

– Что вы имеете в виду?

– О, вы можете позволить себе улыбнуться. – Бланш искоса посмотрела на него. – Знаете, я уже начинаю удивляться, – вздохнула она. – Как насчет поцелуя? Мы можем продемонстрировать ему поцелуй – для начала.