Темный ангел - [234]

– До самого Лонг-Айленда? – резко вмешалась Констанца, в первый раз подав голос. Она встала. Она тоже была бледна. Она с силой сплела тонкие пальцы. – В это время, ночью? Бик в шоке. Он должен остаться.

С другой стороны комнаты я чувствовала остроту столкновения, в котором сошлись две воли. Я думаю, Констанца была готова и дальше сопротивляться, но выражение лица Френка остановило ее, и она сменила тон.

На мгновение неподдельная обеспокоенность на лице Констанцы сменилась растерянностью. Я поняла, что она не хотела отпускать потрясенного Бика Ван Дайнема в долгий путь до Лонг-Айленда с Френком Джерардом.

– Виктория останется с вами, – сказал Френк, увлекая Бика к дверям. – Виктория, было бы неплохо позвонить врачу.

– Мне не нужен врач, – подала голос Констанца. – Я не больна. Я себя отлично чувствую. Бик…

Тот уже был у дверей. Когда Констанца позвала его, он остановился.

– Может, мне не стоит ехать? – Бик умоляюще взглянул на Френка. – Мои родители… может, они хотят побыть одни. Я не могу оставлять Констанцу. Она так расстроена.

И тогда произошло нечто неожиданное: мелочь, еле заметная, но я никогда не забуду ее. Френк и Бик Ван Дайнем были около дверей, в дальнем конце помещения недвижимо застыла Констанца. Она смотрела на Френка с нескрываемой ненавистью. Пока я потрясенно глядела на нее, она перевела взгляд на Бика. Она склонила голову, легким кивком дав ему разрешение. Бик сразу же выскочил из комнаты.

Больше не было произнесено ни слова: разрешение было пронизано едва ли не презрением к одному из близнецов.

Я поежилась. Предполагаю, что именно тогда, в ту долю секунды, я наконец стала разбираться в Констанце.

Констанца должна была это почувствовать – ведь мы были очень близки. Чувствовала она скорее всего и то, что я нечто скрываю от нее. Когда я на следующий день увидела Френка, он почти ничего мне не рассказывал, ни как прошла поездка, ни что ему по пути говорил Бик. Это стало известно позднее. Но я видела, как он сосредоточен и обеспокоен. Он сказал только:

– Понимаешь ли ты, что нам придется поговорить о твоей крестной матери? И поговорить по-настоящему? Дальше это ждать не может.

Но тогда нам так и не удалось завести этот разговор: он понимал, что смерть Бобси Ван Дайнема глубоко потрясла меня. И на то могли быть свои причины. Вместо этого, взяв меня за руку, он сказал:

– Я должен устроить тебе встречу с Монтегю Штерном. Теперь ему лучше. Ты должна с ним поговорить. Хотя… – Он помолчал. – Думаю, Штерн предпочел бы, чтобы ты ничего не говорила своей крестной.

Я и не сказала: Констанца скорее всего чувствовала мою уклончивость, как и то, что я стала отдаляться от нее. Она перешла в нападение: она ясно давала мне понять, что после смерти Бобси Ван Дайнема она решительно настроена против Френка Джерарда.

Теперь я понимаю, что все последовавшее было продуманной кампанией, которую она старательно вела несколько месяцев. Она началась с тонких намеков, предположений, постепенно она набирала обороты. «Видишь ли, – могла сказать Констанца, – я не так уверена в твоем избраннике, как прежде, Виктория. Не собирается ли он изменить свои намерения? Кроме того, прошел целый год – и я совершенно не представляю, как будут развиваться события. Я не знаю, что происходит. Ты живешь с ним? Нет, не в полном смысле слова, но порой ты исчезаешь на целые дни. Я предполагаю, что он тебе так и не сделал предложения. Дорогая, ты должна быть очень осмотрительной! Я не могу и представить, что ты станешь страдать…»

Это был ее любимый подход, были и другие, более тонкие. «Я все думаю, – хмурясь, говорила она. – И меня беспокоит эта связь с твоим детством. Кого ты любишь: Френка Джерарда или память о Франце Якобе? Вы оба влюблены в прошлое, а не друг в друга».

Когда это не срабатывало, она использовала другой подход. Она начинала убеждать, что Френк не понимает меня.

– Ты же видишь, дорогая, насколько вы разные, сколько вас разделяет! Только подумай. Сколько он зарабатывает? Много ли имеет даже самый умный ученый? Куда меньше того, что заслуживает! В то время как нам с тобой явно переплачивают. Боюсь, это ему не нравится. В некоторых смыслах он безумно старомоден – я вижу, как он хмурится! Когда ты уехала, чтобы работать у Джианелли, он явно был недоволен, признай это…

– Констанца, порой приходится менять намеченные планы, вот и все. Ты сказала, что сама возьмешься за виллу Джианелли…

– Ну, не могу же я все брать на себя! Неужели он не понимает? Это же не та работа, которую можно сделать, сидя в кабинете.

– Констанца, он все понимает и не собирается возражать.

– Хочу надеяться, что ты права. Но не могу не сказать, что, похоже, он не понимает сути нашей работы. С одной стороны, в визуальном смысле, он просто слеп. Он не от мира сего! Он не видит разницы между обюссонским ковром и бухарским…

– Констанца, да прекратишь ли ты? Я вот не понимаю его работу…

– Это совсем другое! – вскричала Констанца. – Очень важно, чтобы мужчина и женщина имели нечто общее. И, может быть, дело не в любви, а в браке, это жизненно важно! Как у твоих родителей, например. Подумай. Они любили одну и ту же музыку, те же самые книги. Мы с Монтегю…