Темные зеркала. Том 2 - [36]

“Обида? Нет, это не обида, это – справедливость. Он прав – дар грешника ничего не стоит”.

“И сказал Каин Авелю, брату своему (пойдем в поле). И когда они были в поле, возстал Каин на Авеля, брата своего, и убил его.” Бытие: гл. 4 ст. 8

Дождь кончился. Ветер разогнал тучи, и влажная природа зябко потянулась к солнцу. Пахарь сидел на пне, обхватив руками косматую голову.

По траве скользнула тень. Он поднял глаза и увидел своего младшего брата с торжествующей улыбкой на лице. – Я же говорил, что твое зерно ничего не стоит в сравнении с моими овцами. Зря ты надрывался. Ха, я же...

Пахарь почувствовал вдруг жгучую ненависть к брату. На душе и так тяжело. Ведь Он признал пахаря грешником и не взглянул на его дар. Но разве может младший брат насмехаться над старшим? Разве забыты законы? – Уходи, – глухо сказал пахарь. – Не кричи на меня, – взвился пастух, – ты знаешь – я прав.

Рука нащупала камень, и пахаря затопило опьянение – опьянение убийцы. – Боже, что я делаю? – успел только подумать он. Камень, брошенный наугад, попал в цель. Перед ним мелькнуло бледное, искаженное ужасом лицо младшего брата.

“И сказал Господь (Бог) Каину: где Авель, брат твой? Он сказал: не знаю; разве я сторож брату моему?” Бытие: гл. 4 ст. 9

... Пахарь шел домой.

Сейчас спросит мать: “Где брат твой?”. Спросит отец: “Где брат твой?”. Что им ответить? – “Не сторож ли я своему брату?”..

Каждое дерево, каждая травинка, каждый камень вопрошали: “Где брат твой?” – Я не сторож своему брату-у-у! – крикнул пахарь, и эхо прокричало вместе с ним:

– ...”брату...ату...у-у-у...”

“...И ныне проклят ты от земли, которая отверзла уста свои принять кровь брата твоего от руки твоей”.

Бытие: гл. 4 ст. 11 И тут пахарь понял, что смотрят на него глаза, которые видят все. То были глаза его совести. И тогда он крикнул Тому, Кто знает все: – Я убил своего брата!!!

Завыл ветер, заглушая его слова, и пахарю чудилось в вое ветра проклятие, которое не снять ничем, от которого не избавиться никогда. – Ты проклинаешь меня. Ты – справедлив. Я уйду, я буду вечно идти и каяться вечно. И пусть глаза, обращенные ко мне будут полны горечи и отвращения.

В холодной ночи кричал ветер. Но бледная луна, временами появлявшаяся из-за туч, еще долго освещала Каина, который шел неведомо куда...”

– Который шел неведомо куда... – повторил Пал Палыч. – Нет, не реабилитирован Каин оттого, что вы превратили творца во внутренний голос персонажа. Не перестал он быть убийцей в рамках Уголовного кодекса. Единственное, что может быть смягчающим обстоятельством – состояние аффекта. Но не слишком ли истеричен ваш пахарь? Должно быть, издержки воспитания?

Рене Маори помрачнел: – Это мое авторское право. По-вашему они были грубыми животными? Тогда как же они придумали Бога? Я вовсе не имею в виду их поэтичность, но галлюцинациями-то они точно страдали.

Пал Палыч зашелся хриплым смехом:

– Тонкое наблюдение, – заметил он, отдышавшись. – Бедные утонченные шизофреники, отягощенные моралью. Ну да бог с вами... И язык так себе. Не слишком выразителен. Хотя, с другой стороны, грамотно и ладно. Немного высокопарно, кое-где я бы посоветовал перейти на обыкновенный человеческий язык – это более впечатляет. А то все декларации какие-то, лозунги. Но, это всего лишь часть вашего... э... произведения. И написана она якобы, от лица литературного героя. Давайте сразу договоримся, что ваш литературный герой – графоман. И, к тому же, лицемер. Вы вот здесь сами пишете что: “...я решился на крайнее – оправдать Каина, сделать его самого жертвой. Сказать людям: “он хороший”, а про себя подумать: “... и вовсе нет”. Потом меня резануло вот что, здесь вы пишите, что “рассказ просится на страницы журнала “Наука и религия”. Вам не кажется, что это как-то несовременно? Кто сейчас может помнить о таком журнале?

Это было написано пятнадцать лет назад. – Сколько же вам сейчас? – Тридцать два. – Вот-вот, так мне и показалось, что начало какое-то незрелое. И чем ближе к концу, тем сильнее меняется стиль. Можно даже подумать, что это писали несколько человек. Коллективное творчество. Хотите кофе? – Я хочу курить, – мрачно ответил Маори. – Я страшно хочу курить. – Ну, курите, – милостиво разрешил редактор. – Так вот, – продолжал Маори, затянувшись, – тут-то все и началось. – Что началось? – насторожился Пал Палыч, чувствуя себя уже не редактором, а психиатром. Это с ним часто случалось во время разбора продуктов жизнедеятельности некоторых творцов. Во всяком случае, не реже двух раз в сутки. И услышанный тревожный сигнал, прозвучавший из уст автора, подействовал как треск стартового пистолета. Пал Палыч вдруг забыл о своей печени. – Что началось? – У меня украли рукопись. – Какую? – Вот эту самую. – Как украли? Вот же она, на столе лежит. А... понимаю... плагиат? – Какой, к дьяволу, плагиат. Эту самую и украли. Я потом по черновикам восстанавливал. Проснулся утром, а этих листков как не было в природе. Я метался, метался по комнате и вдруг за шкафом обнаружил какую-то древность. – Простите? – Какую-то древнюю рукопись, очень плохо сохранившуюся. И текст размытый, и даже будто бы в огне побывала. Я разозлился и ее тоже включил в свой текст.