Темные зеркала. Том 2 - [17]

– Ты, действительно, решил в этом участвовать? – настойчиво вопрошал он меня, дыша ментоловым запахом «Орбита». – Это… это так странно… Она сказала – «я его создала, я его и уничтожу». Думаешь это нормально? И что значит создала? 

– Она хотела сказать, – терпеливо растолковал я, – что привезла Алекса в эту страну, потому что он не подпадал под Закон о возвращении. И мог въехать только как муж еврейки. Понятно? 

– Нет… она говорила про другое, – упорствовал старик. – Она говорила, что он бы оказался в тюрьме там, на родине. Может быть, она решила на него донести? Властям? Это же… Или все-таки колдовство?

Он напоминал нервную ворону, которая готова в любой момент взлететь на фонарь, предоставив мне одному расхлебывать капризы Лены. Но я не дал ему такой возможности: 

– Сейчас мы оба поднимемся к Лене, – твердо сказал я, – и сделаем все, о чем она просит. Не думай, я в такие вещи вообще не верю. Но, пойми одно, ей это может помочь. Знаешь такое слово – психотерапия. Обычно человек в стрессе бессознательно делает то, что является главным для него лекарством. Поэтому, мы оба сейчас поднимемся… и все будет нормально. 

– Ну не знаю…, – бормотал Крупский, пока мы поднимались по лестнице. Я часто замечаю, что люди, находящиеся в расстроенных чувствах, начинают твердить одну какую-то фразу «я не знаю», «что же это такое», и все в таком ключе. Старик Крупский явно был расстроен или растерян. Но я никак не мог понять, почему… Что так задевает его, «неправоверного» еврея? Или он в тайне все-таки верил в бога?

Комнаты были темны, хотя на улице еще светило солнце. Лена опустила жалюзи на окнах, чтобы даже случайный луч не проник в ее святилище. Всюду горели черные свечи, распространяя таинственный церковный дух. Посреди комнаты стоял круглый столик, накрытый черной скатертью. На нем лежали – необычной формы нож, с ручкой в виде головы дракона, кучка золотых украшений. Стояла чаша с водой, в которую был опущен серебряный крест, и солонка. Рядом на книжной полке прикорнула коробочка с медицинскими иглами, вата и одеколон. И если то, что было на столе, особой дрожи у меня не вызвало, то содержимое книжной полки, мне не очень пришлось по вкусу. Оно означало, что мелкого членовредительства не избежать. Крупский тоже успел заметить иглы и ущипнул меня за локоть. В отместку я наступил ему на ногу. В самом деле, Нельзя же юмористу трястись как овце. Нужно подходить с юмором, если ты уж назвался сатириком. Лена была вся в черном. В черных брюках и в старой рубашке Алекса, которая была ей настолько длинна, что почти доходила до колен. Выражение лица она имела торжественное и немного мрачное. 

– Проходите, – коротко произнесла она, и царским жестом указала на диван. – Да, еще вино откройте.

Я раскупорил вино, и мы стали ждать, начала представления. Как же она долго усаживалась, примеривалась. Потом достала откуда-то сверток из черного шелка, а уж из него – восковую куколку размером с ладонь. Крупский разглядывал ее, вытянув шею. 

– Мальчик, – шепнул он мне. 

– Что? – переспросил я.

Он повторил: 

– Она вылепила мальчика.

И вправду, приглядевшись, я увидел у куколки некоторые признаки, не оставляющие сомнений. Хотя, чего было и ожидать. Алекс и был мальчиком, а, судя по всему, эта скульптура должна была изображать именно его. Лена сверкнула на нас злющим ведьмовским взглядом, и мы умолкли. И тут она принялась читать заклинание. Я не могу воспроизвести здесь этот варварский язык, потому что никогда его не знал, а диктофона у меня с собой не было. Но странные шипящие звуки этого языка были довольно гармоничны и музыкальны. Я даже мог бы получить удовольствие от прослушивания такого текста, если бы не был так напряжен. Видимо необычная обстановка и странное состояние Лены не давали мне расслабиться. А она все говорила, и постоянно поглядывала почему-то на освещенную стену, которая напоминала экран. Искусно расставленные свечи создавали эту иллюзию. И вдруг у меня просто застучали зубы и затряслись колени. На стене появилась тень. Мое воображение тут же дорисовало детали – тень принадлежала монаху в рясе с капюшоном. Тень стояла неподвижно, и острый угол ее капюшона касался потолка, и уже на потолке немного размывался и терял четкость. Лена сказала несколько слов с вопросительной интонацией, и тень кивнула. Лена поклонилась ей и начала обряд. Она макнула палец в чашу с водой и очертила на лбу куклы крест. Потом взяла крупинку соли и положила на ее губы. И трижды осенила крестом , который извлекла из той же чаши. При этом она что-то бормотала, но я разобрал только последнее слово «Александр». Теперь после многих лет я знаю, что она провела обряд крещения. Нарекла куклу именем Алекса. С той минуты, часть души легкомысленного мужа была заключена в этом куске воска. Она продолжала еще что-то говорить, касаясь то ручек, то ножек, то лба нареченного Алекса, а я вдруг почувствовал дурноту и слабость. Глянув в бок, я увидел, что Крупский откинулся на спинку дивана, и в неверном дрожании свечей выглядит почти как покойник. Тень со стены никуда не уходила и даже не бледнела. На мгновение я, кажется, отключился, а когда вновь открыл глаза, то увидел, что Лена держит в руках уже не восковую куколку, а ежика. Вся скульптурка была утыкана иглами. Она бережно положила ее на лоскут черного шелка и запеленала как младенца. Потом она с видом фокусника извлекла откуда-то еще одну стеклянную чашу, уже пустую, и налила вино в бокал.