Темные зеркала - [4]

– Так со мной. Вот, чаю с ватрушками попробуйте.

Яновский автоматически взял ватрушку, укусил ее, и вновь положил на стол. Тот, который назвал себя Варягиным, казался ему опухшим без бороды и усов, да и само помещение выглядело иначе. За окном быстро темнело, и звуки, которые врывались в комнату с посвежевшим воздухом, были другими. Не слышался цокот копыт и крики извозчиков, зато стоял какой-то неумолчный шум и грохот. Стесняясь показаться смешным и поэтому, не задавая лишних вопросов, Яновский решил сделать вид, что все в порядке.

– Темно становится, – откашлявшись, пробормотал он и покосился на светящееся в темноте зеркало. – Может свечку зажечь, а, как считаете, Андрей Тимофеич?

– Свечку? – в свою очередь удивился Варягин. – Помилуйте, какие свечи, когда электричество не отключали? Вот, когда отключат, тогда и свечами будем баловаться. А сейчас, извольте, – он повернул какую-то штуковину в стене, и комната осветилась таким ярким светом, словно само солнце засунули в стеклянный абажур, свисающий с потолка.

Яновский подивился такой странности, но тут же нашел объяснение всему, что происходило вокруг.

– А зеркало-то, – сказал он, указывая светящийся прямоугольник. – Там все и продолжается, значит, я еще сплю. Черт знает, что такое снится. И призраки всякие, и умереть успел. Надо бы проснуться, – понизил он голос, словно обращаясь к самому себе.

– Господи, ну какое зеркало, – изумился Варягин. – Вы что же, телевизор не узнаете? Николай Васильич, а чувствуете вы себя как? Может к врачу обратиться? Только пятнадцать минут и прошло с нашего разговора, а вы словно с другой планеты свалились. Дать градусник?

– Нет-нет, все в порядке, – поспешил заверить Яновский. Он твердо решил вести себя так, словно ничего и не случилось. Прояснится как-то. Сны вечно длиться не могут. А пока начал разговор издалека:

– А вот напомните-ка мне, дорогой Андрей Тимофеевич, о чем мы с вами речь вели до …мммм… моего сна?

– Так о войне ж, – встрепенулся Варягин.

– Это про то, что, мол, Киев на Москву нападет? – съязвил Яновский.

– Вы уж скажите. Киев да на Москву. Москва нынче на Киев пошла…

Николай Васильевич от удивления так выкатил свои небольшие глаза, что они стали что плошки, как у той шамаханской царевны.

– А Крым? – переспросил он. – Вот вы тут давеча говорили, что турки и так далее…

– Крым? Крым-то теперь наш.

– Это я помню. Стало быть, турки не наступали?

– Турки нет, не наступали, никто не наступал. Но Крым мы вернули.

– От кого вернули? Помилуйте… Чей он был, коли и так наш и турки не наступали? Что вы меня путаете, ей богу…

– Так украинский же…

– То есть принадлежал Украине? Так, понятно… А Украина чья, если не наша? Сами у себя отбирали?

– Украина – отдельное государство, – отчеканил Варягин, теряя терпение. – Уже двадцать три года. И Крым все это время был при ней.

– То есть, – вскричал Яновский. – Если верить вам, то царь пошел на Украину, как на какого-то там татарина?

– Нет у нас никаких царей давным-давно, – пробурчал художник. – У нас власть, избранная народом.

– А… Безвластие, стало быть. А царь, значит, от бунтовщиков в Киев подался? Так?

– Не так. Нет царя, нет царей. Ничего нет… Глупости какие говорите, а я все это слушать должен.

Яновский почувствовал, что совсем теряет нить разговора. Кто-то явно сошел с ума, но кто из них двоих? В тот самый момент, некая лысая голова в зеркале заговорила о том же, мол, Крым мы забрали и наш он теперь. Ей-то, голове, откуда знать болезной? А Варягин уж подскочил ближе и газету свежую в руки сунул. И не просто свежую, а наисвежайшую, аж 2014 года. Почти двести лет прошло с последнего разговора. Вот тут Яновский и понял, что значит «воля, которой нет смерти». «Выжил», – пробормотал он чуть слышно. И тут же запричитал, заламывая руки:

– Это же мир иной. Как разобраться, как понять? Вы уж, Андрей Тимофеич, хоть обрисуйте, что тут и как. Дурак ведь я дураком, ничего не понимаю. Ох, болезнь проклятущая, что со мной делает.

– Это бывает, – посочувствовал художник. – Это просто затмение. Склероз. Чаю попейте и все, как рукой…

– Нет уж, поведайте мне, неразумному, – настаивал Николай Васильевич. – Расскажите, что и как было за последние двести-то лет.

Варягин немного помялся, а потом медленно с расстановкой, словно нехотя, принялся рассказывать о том, о сем. По мере рассказа лицо его обретало все более красный цвет, и перехватывало дыхание, но не от ужаса, как предположил было Яновский, слушая рассказ, а от гордости. Все-все описал, и как царя выгнали, и как новый социалистический строй порушили, и как теперь жить думают. Если бы не Крым, просто бы и не знали как… Патриотизма совсем не осталось, а тут как раз и подвернулось и теперь…, наконец-то, есть, чем гордиться. Он так и сказал, мол, горжусь теперь своей страной, а раньше того и в помине не было. Посетовал же сам на себя, что вот стал таким чувствительным, прослезился даже. Гордо показал флаг, что приобрел в соседней лавке только вчера.

Из всего этого Яновский сделал тайный вывод, что Варягин не тот, а какой-то другой, новый, глупый. И не знакомый ему. Тот, старый, помнится, был художником. Да и этот – тоже. Вон в углу мольберт задвинут, красного дерева, однако.