Темные воды Тибра - [5]

Пропретору почудился намек на низкое происхождение его господина и военачальника Гая Мария, родившегося в семье простого поденщика из Цереат, но он не сумел задержаться мыслью на этом подозрении, потому что представление высоких гостей продолжалось.

Публию Варинию представили трех именитых сенаторов, пару знаменитых богатеев – родовитых всадников. Одним словом, перед ним прошел, правда в самом неприглядном виде, весь цвет партии оптиматов.

– Ну что же, Вариний, идем, – весело сказал хозяин, – неудобно отказывать такому обществу.

Действительно, это было неудобно, и хотя всех этих полупьяных людей он должен был числить в ряду своих врагов, как римлянин, он не счел возможным отвергнуть их приглашение. Но каков все же этот Сулла! Он служит в армии Мария, главного популяра в государстве, превосходно осведомлен о его неприязни к нобилитету, ко всей этой патрицианской швали, которая только и умеет, что кичиться своим происхождением и красть государственные деньги, а сам проводит время с ними за чашей вина с хорошо прожаренным гусем.

Одним словом, душа простодушного вояки трепетала в переливах самых различных чувств. Может, все-таки отказаться? Но как тут откажешься, когда мягкие пальцы кудрявых, приятно пахнущих мальчишек развязывают ремни на доспехах и калигах. Но флот, он должен отплыть сегодня, именно сегодня! Но как одуряюще нежно поют арфы за ажурной виссоновой занавесью! Рев легионных букцин, конечно, приятнее, но иногда можно на краткий миг себе позволить…

К лицу пропретора поднесли бронзовое блюдо с дымящимися ароматическими палочками.

– Вдохни, вдохни, – ласково сказал Сулла, улыбаясь голубыми глазами.

Публий Вариний вдохнул и тут же придумал, каким образом он может избавиться от неприятных мыслей по поводу флота. Надо просто переложить вину на истинного виновника задержки. На любезного хозяина.

К уху хозяина наклонился Марк по кличке Карма, игравший роль домоправителя и секретаря:

– Опять явился этот странный человек.

– Какой человек? – не понял Сулла.

– Я докладывал. Человек с оспинами на лице, он говорит, что хочет видеть тебя по очень важному делу.

– Важному делу? У меня вообще не бывает неважных дел.

– Он говорит, что ты не пожалеешь о встрече.

Сулла поморщился, он знал своего домоправителя – этот не будет приставать по пустякам.

– Ладно, после того как мы покончим с Варинием; кажется, ему начинает здесь нравиться.

– Это палочки из Междуречья, – кивнул, отходя, Марк Карма.

– Ну как, ты почувствовал себя хоть немного дома? – Сулла положил руку на покрытое белой простыней плечо гостя. Публий Вариний оглядывался, любуясь мозаичными панно, которые украшали стены терм. Посередине слегка дымился квадратный бассейн, дно его украшала мозаика, волнение воды оживляло ее, и временами казалось, что изображенное на ней сражение происходит на самом деле.

В углу кто-то заорал – это банщик Крисп обрушил на спину Семпрония Котты тяжеленную ковровую рукавицу и стал растирать старческое тело.

Сенатор заверещал то ли от ужаса, то ли от удовольствия.

Сулла захохотал.

– Метробий!

Юноша мгновенно возник у правого плеча своего господина.

– Вина! Моему гостю и мне.

Прислужницы в полупрозрачных набедренных повязках внесли два высоких сосуда. В одном было массикское вино, в другом – ледяная ключевая вода. Смешав это в положенных пропорциях, стали наливать напиток в чаши.

– Ну что ж, – возвысил голос Сулла, – мне кажется, пришло время открыть заседание сената. – Публий Вариний удивленно покосился на Суллу: в своем ли он уме? А тот продолжал: – Любимый богами и народом Квинт Корнелий Цепион берет первое слово!

Лежавший рядом с Суллой массивный старик с удивительно подвижным, порочным лицом, отвратительно кряхтя, поднялся со своего места, открыв миру на редкость отвратительное естество. Сенатор не обратил на это никакого внимания, он поднял в вытянутой руке наполненную чашу и произнес следующую речь:

Пахарь, наскучен в полях постоянной работой,

впервые свой деревенский напев в мерные стопы сложил,

и на сухом тростнике впервые песнь заиграл он,

звонким созвучием слов славя венчанных богов.

Пахарь, о Вакх, лицо подкрасив суриком красным,

первый повел хоровод, новым искусством пленен.

Дан был за это ему козел из богатого стада:

праздника памятный дар средства умножил певца.

Сельский мальчик заплел из цветов весенних впервые

и возложил венок ларам седым на главу.

Слушатели ответили нестройным, но одобрительным ревом и немедленно опорожнили не менее полутора десятков чаш.

Публий Вариний тоже выпил. Чувства его разделились между восторгом по поводу качества вина и удивлением, что сенатор счел необходимым изъясняться стихами.

Сулла же был нисколько не удивлен. Напротив, бросив чашу за правое плечо (тут же пойманную ловкими пальцами Метробия), он крикнул:

– Каково сказано, а, что бы ты мог ответить на такую речь, Луций Попилий Страбон?

Вскочил другой сенатор, поскользнулся на мокром мраморе и, растянувшись во весь рост, жалобно проблеял:

Женский рождается труд, урок ежедневный,

и быстро крутится веретено в пальцах умелой руки;

пряха поет, посвящая свой труд неустанной Минерве,

туго натянутый край пряжи под гребнем звенит.