Темные тропы - [50]

Да, едем на обычной телеге, запряжённой двумя низкорослыми и лохматыми лошадками. Так как теперь мы – простые люди, то и кони – простые, да и Морозова сама не стесняется коней причесать и напоить. А как мило при этом румянцем покрываются её щёки и грудь… Хм! Опять отвлёкся.

Как не выгадывай, а кони – три штуки, хотя один может и в Пустоши пастись (ха!), но опять же – палево, люди – ну, не буду их штуками считать. Ночлег, стол, гардероб – бабы же, что с ними делать?! Да и мы с Пашей – тоже. Моя одёжа тоже как-то сильно поистрепалась от Выброса, смущая юных девочек ненужными подробностями строений организмов другого пола. И Паша – весь такой красный, как и положено верному стражу Дома Медной Горы, что опять же – не лезет в легенду. Шляпы новые, шарфы, закрывать изуродованные лица. Лилия теперь тоже стесняется своего лица, точнее – шрама на лице.

Так и кончился мешок с моими трофеями. Остался только неприкосновенный кошель золота у нашей Хозяюшки. Но Морозова – реветь! И ни в какую! Ревёт, как недоенная корова, хм, осторожно с ассоциациями! В кошель вцепилась. Говорю ей, что ликвидных средств у нас больше нет – не слышит. В истерике.

Присаживаюсь на ложе. Ну, не отбирать же силой? Это по легенде я – муж еёйный, а на самом деле – не имею права. Потому – иду другим путём. Долгим, нудным и нервным – придётся выслушать всю истерику женскую, вытерпеть весь словесный понос потока сознания, чтобы выбрать во всём этом рациональные зёрна, через которые и можно будет на неё воздействовать.

Лилия бросается мне на костлявую грудь, заливая рубаху слезами и соплями, начинает путано и сбивчиво изливать на меня все свои беды и тревоги. А их – хватало! Не только учитывая причуды женского восприятия окружающего мира, но и объективно. От сострадания и жалости к ней сжимается сердце, трепещет душа. Начинаю понимать, почему я кем-то неизвестным мне образом поставлен на твоём пути, девочка моя.

– Что ты сказал? – вскинулась Лилия.

Опять меня УМник сдал!

– А что? – спрашиваю.

Зря! Пришлось выслушивать пересказ про её легендарных возлюбленных. А это – неприятно. Потому как на их фоне я – вообще… Даже не ничтожество! Что-то с огромным отрицательным значением счисления.

А это – больно! Потому как я – влюблён. Именно в эту женщину, что плачет на моей груди. И хотя и кажется – вот мы и муж с женой, наедине, в отдельной комнате, на отдельном ложе, она – уже в моих объятиях, но…!

Между нами – пропасть! Непреодолимая. И больно осознавать это! Невыносимо больно! Просто – нестерпимо!

Наконец, поток её сознания свернул в нужное русло. Пошли крупинки нужной породы. Ах, вот в чём дело! И это всё?

– И это всё? – говорю это вслух, пожимая плечами, тем освобождаюсь от объятий, встаю, прохожу до седельной сумки, достаю свёрток малый, вытрясаю из него на колени Лилии, в ловушку её юбок, кристаллы Накопителей.

Любуюсь её лицом. Не думал, что глаза могут быть настолько большими. Стремясь догнать в размерах самый крупный из кристаллов. Тот, дымчато-изумрудный.

Визжащий тайфун сбивает меня с ног. Понять ничего не успеваю, как оказываюсь на полу, распят ею, придавлен к полу. Она сдирает с моего лица и шеи – шарф, с головы – тряпку, что у меня исполняет обязанности банданы, истово покрывает моё лицо поцелуями.

– Что ты? Что ты? – растерянно бормочу я, пытаясь (без какого-либо упорства) оттолкнуть её, но и она, как кошка – протекает через мои руки. Целует, с каким-то самозабвением – куда попадёт, с закрытыми глазами, сквозь слёзы, с тяжёлым, горячим дыханием.

Вдруг глаза её распахиваются, смотрит на меня – удивлённо.

– Ну, а что? – опять лепечу я. – Я же не железный! Я же – живой. Мужик, в конце концов. Не совладел, прости!

– Мужик! – сдавленно хрипит она, судорожно хватаясь за неожиданно вставшее обстоятельство. – Ты – мужик! Живой!

Брызгами воды от рухнувшей в море скалы взлетают юбки. Слышу, как трещат мои многострадальные штаны. Со стоном, вырывающимся из меня, из неё ощущаю, как я попал в плен. В сладкий, долгожданный плен, о котором даже мечтать боялся.

– Живой! – хрипло кричит она, поднимаясь, вновь опускаясь. – Живой! А-а-а!

Рухнула, обессилев.

– Живой! Мой герой! Мой спаситель! Ты – живой! – шепчет она в мою рубашку.

И опять плачет.

И вскидывается, смотрит на меня удивлённо. Я пожимаю плечами. Рубаха моя с треском разлетается. Опять зажмурившись, с лицом отстранённого наслаждения моя любимая опять скачет, с придыханием, приговаривая:

– О! Мой стойкий герой! О-о-о! Мой! Как! Я! Сос! – Кучи! – Лась! Ах!

Всё произошедшее не было секретом ни от кого из «наших». Моя любимая – шумная. А стены – тонкие. Радовались. Даже Пашка. Смотря на летающую, как на крыльях, хозяйку. Радовались – искренне. Да и я млел от тепла, разливающегося по груди.

Но это никак не отразилось на нашей безопасности. Хотя осиливали дорогу в том же составе. Сначала – некого было нанять в охрану. А потом – как-то и привыкли. То ли места стали потише, то ли смена имени и в самом деле скрыла нас от Рока. Но серьёзных неприятностей удавалось избегать. Бродяги нас избегали. Прогонял я их издали, чтобы женщин не пугать. В Пустошах видимость – до горизонта, если перепады высот не мешали. А Бродяг я чувствовал. И Твари нас избегали. Возможно, воспринимая меня верхом на Харлее большим-большим Бродягой. И – сторонились.